Учебник рисования

— Бесплатно решим, Михаил Зиновьевич! Вы власти захотели — ну, так и скажите, не стесняйтесь, при чем тут деньги? Власть, как и любовь, купить нельзя. И не пытайтесь, я вас к власти бесплатно приведу.

Луговой произнес эти слова насмешливо, так, во всяком случае, показалось Дупелю. Дупель сжал губы и не сказал ни слова. Советник при трех президентах, думал он, и время тебя не берет. Но ты же не бессмертный.

— Да вы не сердитесь, Михаил Зиновьевич. Я — с открытой душой. Сказал: бесплатно — значит, бесплатно. Что ж я, не понимаю, что лучше вас не найти? Ответьте только еще на один вопрос. Ваша глобальная система — насколько глобальна? Я имею в виду вот что, — улыбаясь, сказал Луговой, — этот пруд за окном кажется утке большим, а нам — маленьким. Большая система больше системы маленькой, но насколько она велика в принципе?

— Не примете в расчет — пожалеете.

— Спасибо за лекцию, — Луговой улыбнулся, — послушать поучительно. Хотел бы я в чем-нибудь так увериться, как вы уверены в Западе.

— Пугаете? — Дупель сказал все, что хотел, он знал, что Луговой его понял. — Вам надо самому бояться. Мир однополярен — поскольку план развития существует один. Да, я полагаюсь на Запад.

— На круглой Земле запада не существует, — сказал Луговой, — так на кого же вы полагаетесь?

И тогда Михаил Зиновьевич Дупель поднял палец и показал в потолок. Имел в виду он, разумеется, не соседа сверху, не Тофика Левкоева, но высший порядок, мировой дух, выражаясь в терминах немецкой философии. Луговой проследил направление его пальца и задумчиво покивал головой.

VIII

Дмитрий Кротов тем временем выпроводил грузчиков, сказав им так:

— На чай не даю, на водку тем более. Алкоголизм не поощряю. Что заработали — получите. Тут все честно: до пяти часов время оплачено, за простой денег не даю. За лень вам из пенсионного фонда платить будут.

Кротов сказал про пенсионный фонд со знанием дела: его фракция в парламенте контролировала пенсионные фонды, последние инвестиции в Лихтенштейне были сделаны именно из денег пенсионного фонда. Вот туда-то, в Лихтенштейн, и смог бы обратиться незадачливый грузчик, если вопросы возникнут. Закрыв дверь за грузчиками, Дима Кротов еще раз просмотрел список гостей. Кажется, никого не забыл. Политики из администрации президента — Зяблов и Слизкин, люди незаметные, а дела без них не делается. Придут ли? Вообще-то, они публичности не любят. Депутат Середавкин, Василий Баринов, Юлия Мерцалова — это, так сказать, бастион пропаганды. Разумеется, Герман Басманов — как без него; Аркадий Ситный и Леонид Голенищев представляют культуру, Розу Кранц и Шайзенштейна никак нельзя не пригласить. Рекомендовали позвать новую знаменитость, хорька: многие уже принимали хорька, нашли его общество приятным. Впрочем, сегодня развлечений и без того довольно. Развлекать гостей будут современные художники — супруги Кайло, Юлий Педерман, Снустиков-Гарбо. Кротов сознательно не стал приглашать пожилых мэтров — молодежь динамику момента передаст более убедительно. Изобразят что-нибудь либеральное, в духе времени.

И, конечно же, званы соседи: Иван Михайлович, Алина Багратион, Левкоевы. Дима просил Тофика Мухаммедовича прийти не только с супругой, но и с дочерью Соней — поразительно, что у такого прагматичного и, как говорят, жестокого человека, тихая и милая дочь. Знакомство в парадной дома, поездка по ночной Москве в служебном автомобиле, рассказ Сони о Сорбонне, первый поцелуй в итальянском ресторане — и Дима стал регулярно встречаться с Соней. Настанет момент, говорил себе Дима, и надо будет поговорить с Тофиком Мухаммедовичем, сделать все торжественно и прилично.

Расставляя по столу открытки с именами гостей (Гриша Гузкин показал в Париже, как это делается), Кротов поместил Соню рядом с собой. Почему бы и нет? Кротов полагался на деликатность тех гостей, отношения с которыми могли бы Соню шокировать. Он не сомневался, что Алина Багратион будет вести себя адекватно. Остается надеяться, что и Герман Басманов его не подведет. Золотозубый спикер парламента взял в привычку прилюдно поглаживать ягодицы Кротова, но то, что уместно в бане, совершенно некстати будет в присутствии Сони Левкоевой. Надо будет твердо обозначить границы. Однако не хотелось бы и обидеть Германа Федоровича, он человек самолюбивый. А вот голоса слышны на лестнице. Неужели она?

IX

Голоса принадлежали Белле Левкоевой и Лаванде Балабос: болтая, барышни спускались по лестнице, а навстречу им поднимались гости Кротова, и первой шла Роза Кранц. Миллионерши говорили так:

— У Портебалей такие же коврики. Говорю тебе: абсолютно такие же коврики.

— Не смотрятся на мраморе.

— Надо убрать мрамор — положи дубовый паркет.

— Бедновато смотрится паркет.

— В Париже у всех паркет.

— Лавандочка, везде каррарский мрамор.

— Мрамор в прихожей, а в гостиной — паркет.

— В гостиной паркет не смотрится.

— Все-таки в Париже кое-что понимают.

— Я не в восторге от их интерьеров, бедновато живут.

— А ты ее серьги видела?

— Балабос мне купил такие же.

— Видишь, а ты бранила сапфиры в ушах!

— Просто бриллианты надоели. Поношу недельку цветные камушки.

— И тебе идут.

Роза подняла голову, увидела дам, увлеченных беседою.

Белла Левкоева спускалась по лестнице, качая бедрами. А ее подружка, очаровательная Лаванда Балабос, спускалась бок о бок с нею, подтанцовывая на мраморных ступенях — то покрутится на одной ножке, то другой ножкой подрыгает. И прелестные стройные ножки Лаванды мелькали в воздухе и дразнили охранников. Качались бриллианты в ушах и на шеях, шуршали платья, плотное облако дорогих духов клубилось подле прекрасных тел. И столько юной прелести было в этих созданиях, столько ненатужной грации, что Роза Кранц, поднимавшаяся по лестнице навстречу прекрасным дамам, пережила приступ зависти. Вряд ли носильщик Кузнецов, расставлявший антикварную мебель в квартире Кротова, пережил столь сильное чувство. Голова у Розы закружилась, она взялась за перила, чтобы не упасть. Не то чтобы Роза Кранц когда-либо чувствовала себя некрасивой. Напротив, иные недоброжелатели могли сказать, что она даже переоценивала свои данные. Она казалась себе женщиной статной и привлекательной; вот и утром, упаковывая бедра свои в красные колготки, она подошла к зеркалу и зазывно шевельнула задом, позволила себе вульгарный жест попой и нашла, что жест этот получился у нее нисколько не хуже, чем у артисток, изображающих роковых женщин. Плоть, туго затянутая в красное трико, колыхнулась тяжкой волной, и в темном зеркале отразились формы, вибрирующие, как малиновое желе. Роза постояла перед зеркалом, играя бедрами. Волны пурпурной плоти вздрагивали, и, откинув голову на короткой шее, вглядывалась Роза Кранц в зеркало выпученными глазами. Нет, нисколько не хуже она, чем вульгарная красотка Люся Свистоплясова. Говорят, что у Свистоплясовой ноги длиннее. Это еще как посмотреть. Скорее всего, обыкновенный оптический обман — просто у Розы бедра круче, вот и кажутся ноги несколько более короткими. Но мужчинам, между прочим, нравятся крутые полные бедра. А эти вульгарные особы на комариных ножках, кому до них есть дело? Пусть им кажется, что у них ноги длиннее, пусть! Если Роза наденет туфли на высоких каблуках и короткую юбку, то посмотреть еще надо, у кого ноги длиннее окажутся. Особенно, если сидеть, положив ногу на ногу — эта поза лучше прочих удавалась Розе. Когда Роза сидела, закинув одну полную ногу в красных колготах на другую, то представлялась себе длинноногой и стройной. Приведите-ка сюда эту вашу Свистоплясову, думала Роза Кранц, пусть сравнят нас — и непременно найдут, что мои ноги нисколько не короче. Вообще говоря, напрасно средства массовой информации преувеличивают длину ног иных особ. Публикуют неаппетитные фотографии плоских и длинных барышень и проставляют цифры — а цифры вводят в заблуждение. Складывается впечатление, что только такие ноги, как на картинках, и являются длинными, а другие ноги, те, которые от природы короткие и толстенькие, — те ноги получаются короче. Тенденциозная точка зрения. Если измерять ноги честно — то есть измерять, учитывая высокие каблуки, делая поправку на объем бедер, и так далее, — то мои ноги даже на сантиметр-другой и подлиннее будут, думала Роза. Определенно так. И главное, думала Роза, пустые куртизанки посвящают весь день внешности, а я не только женщина — я в первую очередь ученый. Или все же в первую очередь — женщина, а во вторую — ученый? Роза стояла у зеркала, трепеща тяжким задом, и, разглядывая отражение, не забывала о главном — одновременно думала о своих последних опусах: обзоре философии Жака Дерриды для «Европейского вестника» и статье «Дискурс свободы», посвященной творчеству Осипа Стремовского. Шевелилась попа в зеркале, и шевелились идеи в голове Розы Кранц. Не только цветом колготок, не только крутизной бедер, но и качеством идей, их прогрессивностью выделялась Роза среди столичных интеллигентов.

Так хорошо начался день у Розы Кранц, а сейчас, поднимаясь по лестнице дома на Бронной, увидела Роза вульгарных девиц — и расстроилась. Нет, этим особам не надо было надевать туфли на высоких каблуках, укорачивать юбки, принимать выгодные позы. Что ни надень, как ни встань — а ноги получались у них непристойно длинные, и с крутизной бедер все было, к сожалению, в порядке. Стараешься, приводишь себя в порядок перед зеркалом, упихиваешь бедра в красные колготки, а такие вот сомнительной нравственности личности, не затрачивая усилий, всегда будут впереди — они богаче, они моложе, они (ах, что уж тут замалчивать!) красивее! Вот идут навстречу Розе две дамочки — и даже не замечают ее, Розу. Запах духов столь крепок, что ощущается за два лестничных пролета — какая вульгарность! И разговор! Только послушайте этот разговор!

— Ах, Лавандочка, — говорила одна из барышень, — я сказала ему: если в гости идет твоя дочь — не иду я. Эта крыса тянет из Тофика деньги!

— Откупись, Беллочка. Пошли сучку на курорт.

— Она из нашего дома на Сардинии не вылезает! Я уже не знаю, чей это дом — мой или ее.

— Наверное, думает, если она — дочь, то все позволено.

— Она и не дочь вовсе! Левкоевского ни на грош!

— Сдайте ребенка в приют.

— Как же, отправишь ее в приют! У нее родители есть!

— При живых родителях вымогать деньги у Тофика? Какой цинизм!

— Я безумно устала, Лаванда. Меня стало укачивать на яхте.

— Подумай о себе, Беллочка.

— Лавандочка, я отдыхаю только в своей галерее.

— Я понимаю, искусство спасает.

— Когда я встретилась с творчеством Гузкина, я словно сходила на массаж, словно прошла курс талассотерапии.

— Гриша — это подлинный авангард.

Роза Кранц смотрела на барышень, выпучив глаза. Два существа из иного, волшебного мира, в ароматах тропиков и сиянии алмазов, спускались по лестнице и говорили о современном искусстве. Неужели и они тоже любят современное искусство?

— Что глаза таращишь? — любезно обратилась к Розе Белла Левкоева. — Бриллианты в ушах считаешь? Твоего тут нет, не мечтай. Ишь, буркала выкатила, — и госпожа Левкоева поинтересовалась у охранника: — кого в дом пускаете? Вокзал у нас, что ли? Видишь, ноги кривые — значит, девушка не из нашего дома. У здешних жильцов и на хорошие ножки бабки есть.

— К Кротову они на новоселье, — заволновался охранник. — К Кротову! И в списках есть! Роза Кранц, в журнале помечено.

— Ах, вы та самая Роза!