Учебник рисования

— Он же помогает всем.

— А куда денется? Он помогать не собирался. Он пошутить хотел. Хотел, как во французском кино. Придешь домой — там жена с пирогами. Придешь к любовнице — и там неплохо. Так и ходил бы туда-сюда. Эту пощекочешь, ту почешешь. Красиво! Только мы не в кино. Взял бабу, а у нее мать есть, а у матери печенка болит, да из квартиры выселяют, да зарплата с ноготь, да стиральная машина сломалась, да сестра — стерва, болеет все время. Это тебе не в Париже баб щекотать.

— Он же их не бросает.

— Свое добро и бросить жалко. Другой идет по вокзалу, шесть тюков на себя навесит — идет, кряхтит и по сторонам поглядывает — еще что стырить. Так и Сникерс.

— Ты его пойми.

— Еще не хватало — Сникерса понимать.

— Подожди, — сказал Павел, — полюбишь женщину, и захочешь о ней заботиться.

— Позаботился я об одной, хватит, — сказал Кузнецов. Но как он позаботился об Анжелике, он не рассказал.

А дело было так.

II

— Уйду я отсюда, — сказала Анжелика. — От Валерки убегу, он меня не найдет. Ты не думай, устроюсь. Рекламу дам. Ага. Мне рассказывали: теперь все прогрессивные девушки так делают. Вся страна прочтет, у меня знаешь сколько клиентов будет.

— Дура, — сказал Кузнецов.

— И дед-гинеколог с двойной спиралью мне не нужен. И без тебя обойдусь. Сама справлюсь.

— Уезжай из Москвы, — сказал Кузнецов.

— Послушай, как я написала. Ага, сама написала. Может быть, у меня талант есть. Мне один мужчина, — сказала Анжелика, — говорил, что у меня много талантов. Ну, он всякие в виду имел. Я думаю, стихи тоже могу. Другие-то пишут. Может, у них и талантов моих нет — а пишут.

— Стихи написала?

— Прочитаю, а ты скажешь свою реакцию. Это такие стихи, чтобы люди внешность мою поняли.

Хороша, с приятным взглядом, С очень-очень круглым задом, С головой не без идей, С третьим номером грудей.

Тут все правда. Ну, может, про третий номер соврала. У меня, я так думаю, второй с половиной. Так это ж реклама, ага. В рекламе всегда врут, мне один мужчина рассказывал.

Беседа Кузнецова и Анжелики была прервана приходом гостей.

III

Компания — Щукин, Труффальдино, Кротов, Голенищев — провела некоторое время в обществе хозяина салона, Валерия Пияшева. Хлопнула шампанская пробка. Вот он, ваш дизайн, сетовал громко Пияшев, кафель итальянский положил, теперь что, на помойку его выбрасывать? Новый интерьер велят делать. Банкир Щукин и депутат Кротов говорили о либеральных ценностях (liberal values); по первым буквам иностранных слов — «л» и «в» соответственно — в обществе было принято именовать валюту.

— Если у человека есть лаве, — говорил Щукин, — то он свое лаве и защищать будет, куда денется? Так либерализм и победит.

— Разве ты, Щукин, либерал? Ты либералиссимус! — говорил Голенищев.

Труффальдино выяснял с Пияшевым соотношение цены и качества обслуживания.

— Я деньги в Европе заработал, — говорил Труффальдино значительно, — у меня признание мировое. И услуги должны быть на уровне. Здесь, слава богу, не притон какой-нибудь.

Поговорили и о политике, явили друг другу осведомленность. А если этот — туда? Ну, тогда, сами понимаете. А если тот? Ну, тогда вообще. Гости говорили осторожно, приглядываясь, пробуя собеседника — как на эту фамилию отреагирует? А на ту? Один лишь Труффальдино не понимал значения происходящего — догадался даже Пияшев и возбудился несказанно. Метнулся в фойе: выставил подгулявшего портфельного менеджера, отказал двум молодым людям из провинции. Закрыто! Комиссия! Не обслуживаем! Завтра приходите! Вам тут не бордель — салон массажный! Вот так и делается история — солидные люди зашли, посидели. И не куда-нибудь зашли, а к нему, к Пияшеву! Он вился возле столика, определяя, кто в застолье главный.

— Приятно, что тихо, — сказал Щукин.

— Шампанское неплохое, — сказал Леонид.

— После парламентской суеты, — сказал Кротов.

Затем к гостям вызвали девушку Ларису.

Кузнецов с Анжеликой услышали звуки, похожие на кудахтанье.

— Это когда Лариске хорошо, — пояснила Анжелика, — она кудахтать начинает. Такой у нее организм. Я вот, например, выть начинаю. Если я вою, ты не думай, это мне хорошо. Когда больно, я тогда кричу.

— Хотел бы я вот так же Дупеля натянуть, — заметил Щукин спутникам.

— А купеческая солидарность? — спросил Леонид.

— Какой он купец? — под напором банкира Лариса зашлась в кудахтанье. — Интриган, все под себя гребет!

Вызвали к гостям и Анжелику. Банкир Щукин выказал обычную прыть и овладел Анжеликой, а Труффальдино щипал девушку за грудь.

— Как думаешь, — спросил Леонид, — Дупель — либерал?

— Какой он либерал? Ты жопой будешь крутить или нет? Такой же либерал, как эта вот тварь.

Кузнецов все это время сидел на кровати в комнате Анжелики, слушал, как девушка воет. Анжелика выла долго, потом начала кричать. Крики прекратились, гости сделали перерыв, открыли еще бутылку.

— За что предложу выпить, — сказал Пияшев, суетясь, — это за новую Россию. Как общество переменилось! Двадцать лет прошло — и не узнать! Мог бы я, простой работяга, сидеть с учеными людьми за одним столом? Неграмотный был осел! Так бы и остался на заводе, если бы не Горбачев. Спился бы! Спасибо перестройке, демократии спасибо! Лично — Михаилу Сергеичу спасибо, расшевелил страну. Ведь спали, мертвым сном спали!

Как это обычно бывает среди людей деловых, гости воспользовались неформальной ситуацией для обсуждения щекотливых тем, обсудили, в частности, финансирование либеральной партии на грядущих выборах. Голенищев легко направлял разговор — как обычно, говорил мало, но у собеседников оставалось ощущение того, что он сказал много и нужно действовать.

— Допустим, поддержу, — говорил Щукин Кротову, — но, имей в виду, я Тушинскому тоже обещал. Я человек слова.

— Тушинский своего не упустит, — с досадой говорил Кротов.

— Слово русского купца крепко. — Казалось бы, давно ли стал Щукин купцом? Но у него утвердилось мнение насчет купеческого сословия: — Что будет с обществом, если купец обманет?

— Да ничего не будет, — весело сказал Голенищев, — обвешивали и будут обвешивать.

— Это Дупель обвешивает, а я нет.

— Он ведь и тебя обвесил, верно?

— Я числю себя в купеческой гильдии, — подал голос Пияшев, — а я денег зря не беру. Товар первосортный. В других салонах обманут — а здесь все по совести! А ведь был простой работяга, как жизнь переменилась! Спасибо Михаил Сергеичу! — он снова предложил клиентам на обозрение свое хозяйство: ведь чего добился за считанные годы. Кафель, между прочим, итальянский.

— Поддерживаешь демократию? — спросил хозяина Голенищев, призывая друзей посмеяться. — Кротову на выборах поможешь?

— Рад бы. — Видно было, Пияшев боится отказать. — Много надо?

— Пару миллионов дай, — сказал Голенищев весело.

— Откуда у меня столько?

— Не жмись! Это ж на общее дело! Открытое общество строим.

— Момент такой, — сказал Пияшев, — что никак не могу. Франчайзинг осилим, девочек новых наберем, сеть салонов наладим, тогда — да. К президентским выборам на ноги встанем. А пока — успехов тебе, Дмитрий, удачи! От всего сердца!

— Профукаем демократию, — заметил Голенищев, — каждый в стороне отсиживается — а общее дело страдает.

— Не дадим Кротова в обиду, — сказал Щукин, — неужели большевиков к власти пускать?