Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим

— Мадемуазель Кэти. Будьте так любезны. Передайте моей маме, что Саша бегал-бегал, бегал-бегал и устал. Ему надо непременно отдохнуть.

С этими словами мальчуган потянулся за книгой. Надо отдать должное гувернантке. Та всю эту сценку просмотрела с нескрываемым весельем. А после его слов еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Даже ладошкой рот прикрыла. Но тут клип стал меняться.

— Стоп, — скомандовал Дима, — на две секунды назад и поставить воспроизведение на паузу.

Уплывающий виртуальный мир клипа вновь стабилизировался. Молодой человек решил проверить неожиданно вспыхнувшую догадку. Он быстро пробежался по корешкам книг, стоящих на полках.

— Я почему-то так и предполагал, — задумчиво проговорил он. — В библиотеке нет ни одной книги на русском языке. Почти все на французском. Хотя вон та, — он указал пальцем, — кажется, на немецком, а рядом две — на английском. То есть стопроцентно западноевропейская библиотека.

— И какое это отношение имеет к зарождению таланта? — равнодушно спросила Вера, тоже осматривая корешки книг.

— Понятия не имею, — сухо ответил ей Дима и зачем-то, махнув рукой, скомандовал: «Начать воспроизведение».

Пространство поплыло, превращаясь в большую комнату или небольшой зал. У дальней стены на импровизированной сцене трое взрослых: двое мужчин и женщина. Великосветская дама, судя по одеянию, выглядела стройной и ухоженной. На первый взгляд, ей было лет тридцать от роду. Притом она прибывала явно в положении. По крайней мере, животик прослеживался вполне чётко.

Дима даже по какому-то наитию предположил, что она беременна мальчиком. Но почему сделал такой вывод, сам не понял. Просто промелькнула мысль-догадка, ни на чём не основанная. Женщина отчаянно спорила по-французски с тучным мужчиной лет тридцати пяти.

Дима, даже не задумываясь, беспардонно влез в её эмоции и сразу отметил всю несуразность и наигранность этого спора. Она всем видом категорически отказывалась что-то делать, но в чувствах была на это даже более чем согласна. В ней боролся лёгкий флирт и недопустимость соглашения на что-то пикантное без предварительного и настойчивого уламывания со стороны мужчин.

Ученик Суккубы в очередной раз, переборов свои моральные принципы, поменял источник чужих эмоций, перейдя на тучного мужчину, и чуть не зааплодировал. Тот от души веселился. Но по виду играл роль уже отчаявшегося человека. Причём играл бесподобно. Прямо как профессиональный актёр.

Дима тут же сообразил, что эта парочка разыгрывает сцену скандала исключительно для третьего мужчины лет за пятьдесят. Степенного, важного и, в отличие от спорщиков, одетого в домашний халат. Из чего можно было предположить, что он хозяин этого дома, а заодно и этого мини-театра.

Мужчинка был невысокого роста, субтилен и, несмотря на возраст, имел смазливое и ухоженное личико женского типажа. Хотя красавцем его назвать — язык не поворачивался. Да и, судя по замасленному взгляду, то и дело бросаемому на даму, имел вполне традиционную половую ориентацию.

Молодой человек, естественно, слазил и в его голову. Там было всё, как и предполагалось: азарт от предвкушения получения какого-то ништяка, лёгкое возбуждение на уровне флирта и нетерпёж. Тем не менее он не давил на женщину, а предпочёл, чтобы это делал другой мужчина, каждый раз эмоционально соглашаясь с его доводами.

Пока Дима изучал чувственные миры троицы, он вполуха вникал в суть спора, и ему вскоре стала понятна причина размолвки. Господа репетировали сценку из спектакля, видимо, собираясь поставить его на этой домашней сцене. А прозвучавшие «Мольер» и «Тартюф» однозначно указывали, какая именно комедия находилась в разработке этой мини-труппы самодеятельного театра.

Молодой человек не помнил, о чём эта пьеса. Только название и было на слуху. Но тем не менее уловил смысл. В данной сцене женщина, играющая некую Эльмиру, жену Оргона, должна была по сценарию соблазнять Тартюфа, роль которого досталась хозяину дома. Вот в вопросе технологии соблазнения актёры и не могли прийти к консенсусу.

Оргон, муж Эльмиры, настаивал играть, как писано у Мольера, и непременно дать Тартюфу припасть к груди, аппетитно выглядывающей из её декольте. Дама и его, и Мольера слала к чёрту и категорически отказывалась «кормить грудью» папика в роли Тартюфа.

Кроме того, промелькнули и реальные имена спорщиков. Она оказалась Наденька, а он — Серёженька. Причём имена скользнули на русском в сплошном потоке французского. Слушалось это прикольно. Но тут до естествоиспытателя виртуальных миров дошло, как до жирафа: имена соответствуют родителям Саши Пушкина. И он моментально скомандовал: «Стоп!».

Оглянулся, осматривая зал. И оказался прав в своём предположении. За спиной у дальней стены на низенькой скамейке сидел подросший Саша с ещё чуть более старшей по возрасту девочкой. Если маленькому Пушкину здесь было лет шесть, то девочка выглядела на восемь.

Молодой человек вызвал Кона. Саша-лицеист с обиженной мордашкой не появился из пустоты, не желая позориться в качестве дешёвого иллюзиониста, а вошёл в массивную резную дверь, демонстративно аккуратно прикрыв её за собой. И с видом: «Ну что тебе ещё от меня нужно?», уставился на вызвавшего его смертного. Дима проигнорировал обиженность ангельской сущности на непонятно что.

— Александр, будьте так любезны, просветите нас, кто есть кто. Только коротко, прошу.

Подросток в лицейском мундире нехотя кивнул и, подойдя к взрослым, лекторским тоном замученного экскурсовода приступил к обобщающей лекции по присутствующим в клипе героям.

— Мама Саши, Надежда Осиповна Пушкина, — указал он непонятно откуда взявшейся у него в руке указкой на миловидную беременную женщину, — урождённая Ганнибал, одна тысяча семьсот семьдесят пятого года рождения.

— Спасибо, Александр, — бесцеремонно прервал его Дима, подойдя к импровизированной сцене вплотную, понимая, что если ангельскую сущность не остановить, то он будет рассказывать о ней часами. — Это мы и так уже поняли. Я смотрю, она беременная. Роды будут удачные?

— Да, — не стал протестовать за хамское прерывание лекции искусственный Разум, — вскоре на свет появится младший брат Саши — Лёвушка. Будущий любимец семьи Пушкиных.

— Прекрасно, — Дима вновь задушил на корню желание экскурсовода развить боковую ветвь повествования, стараясь на коротком поводке управлять Господством, и, указав на полноватого мужчину, предположил: — А это, как я понимаю, папа — Сергей Львович.

— Верно, — спокойно отреагировал на продолжающего наглеть смертного Кон, — Пушкин Сергей Львович, одна тысяча семьсот семидесятого года рождения.

— Великолепно, Александр. Я надеюсь, мы впоследствии познакомимся с родителями поближе. Но не сейчас, — на этот раз вежливо, с улыбкой благожелательности пресёк его Дима и, вступив на небольшие по высоте подмостки, подошёл к третьему действующему лицу. — А этот господин кто?