Ученица чародея

И пусть мне больше хотелось, чтобы Этьен получил легкую рану от руки великана, чем сгинул по воле чернокнижника, но я посчитала, что такой выход из положения ниже моего достоинства. В упрямстве Этьен не уступал своему отцу: если что-то решил – проще убить, чем остановить.

«И обо мне он совсем не думает! – обиженно кусала я губы. – Хорош жених!»

Будто не было жарких объятий весь день и нежных клятв ночью. Будто можно любить с розовым цветком в груди, а затем орать по-хамски! Лишь бы порадовать эту глупую курицу, его матушку, ненасытную в своей крестьянской жадности. Говорят, у кого нет пшеницы, тот рад и гороху. А этой подавай и пшеницы, и гороху, да побольше, побольше! Кашалотина маргидонская!

Судя по тому, что рассказал Себастьен, чернокнижнику терять нечего, значит, и пределов его мести быть не может. А Этьен готов полезть в пасть к дракону. Зачем?

От этих мыслей меня накрывало дрожью, и сон не шел. Лишь когда холодная желтизна разлилась по утреннему небу, в окно кто-то поскребся. За стеклом я увидела виноватое лицо Этьена. Он постучал еще раз, сделав умильную гримасу, достойную раскаявшегося щенка, что сжевал давеча любимую туфлю хозяйки. Ничуть не улыбнувшись, я все же распахнула створку:

– Милостивому государю неведомо, что существуют двери?

– Все равно ночь просидел под твоим окном. Так быстрее.

Этьен спрыгнул в комнату, виновато улыбнулся и тут же потянулся ко мне. Я отпрянула:

– Ну, уж нет. И не думай, что я стану сносить твои грубости и принимать их как должное.

– Прости меня, я дурак. Я привык…

– А я – нет. Изволь быть вежливым со мной всегда или я пожалею об обещаниях, которые дала тебе.

– Даже так? – он был сбит с толку. – А как, скажи на милость, можно было унять твою истерику? Подумаешь, всего лишь слова…

– Слова порой бьют больнее хлыста.

– Сразу видно, что хлыстом тебя не били, – нахмурился Этьен. – Отец мою мать…

– Мне ничуть не интересно то, какие отношения были у твоих родителей! – вспылила я. – И если ты просто подумаешь о том, чтобы ударить меня, если замахнешься хотя бы пальцем, я смогу ответить, поверь. Ведь я ведьма, помнишь? Но после я уже не смогу тебя любить.

– Шу-у, шу-у, – пытаясь меня успокоить, Этьен провел ладонью сверху вниз, как перед норовистой лошадью. – Я ни за что на свете не причиню тебе вреда. И в мыслях не было. Не хотел тебя обижать, так что, прости, если обидел. Правда, прости.

По лицу Тити было видно, что он искренне сожалеет о нашей размолвке. Я вздохнула. Гневаться на него не было сил. Этьен осторожно взял меня за руки, явно опасаясь, что я начну вырываться.

– Но Абели, милая моя, ты не должна решать за меня. Никогда, – сказал он твердо. – Принимать решения – мужское дело. И за женскую юбку прятаться не стану.

– Я боюсь за тебя, глупый, и не могу потакать безумству. – Я подняла на него глаза. – Ты вообще меня любишь?

– Люблю. И ты должна доверять мне.

– Твой отец слишком хитер.

– А я – его сын, и тоже не башмак с ушами, – рассмеялся Этьен настолько обезоруживающе, что коварно вырвал у меня ответную улыбку. – Заодно освобожу твое любимое привидение, если в дом попаду.

Я положила голову ему на плечо:

– Только береги себя, милый!

– Обещаю быть осторожным, – чмокнул меня в макушку Этьен. – Ты тоже пообещай не кидаться в пекло, как Дева Жанна на англичан. Надеюсь, мне не придется загонять лошадей, чтобы вытаскивать потом тебя из Бастилии.

– О нет! Я буду умнее. Обещаю.

И мы запечатали наши обещания страстным поцелуем.

* * *

Карета уносилась по дороге к Фонтенбло, а я все сидела в мечтательном оцепенении, вспоминая руки Этьена и его теплые губы.

– Я найду тебя в Париже! – крикнул он, прощаясь.

Мне оставалось верить в это и молиться.

Мадам Тэйра беспокойно перебирала четки. Огюстен скакал позади кареты, серый от похмелья. И лишь возница был бесповоротно доволен жизнью. Он подгонял коней и весело насвистывал мелодию вчерашнего пасспье. Догадываюсь, что в комнате при кухне, откуда чуть свет выпорхнула взлохмаченная кухарка, наш кучер не только спал сном младенца. Однако не прошло и нескольких часов, как все мы, одинаково разинув рты, начали смотреть по сторонам. Ибо мы въехали в столицу.

О, Париж! Этот вечный город, подобный Риму во времена расцвета Римской империи, средоточие роскоши и власти, столица моды и уличных воров, он поражал от самых городских ворот.

– Святая Клотильда, как же мы найдем здесь графиню де Клермон? – оторопело спросила я, отвыкшая от такого количества людей, повозок и зданий.

– Несложно искать, если знаешь дом и улицу, – крякнула мадам Тэйра и тотчас дала указания вознице. В ответ на мой удивленный взгляд она снизошла до пояснений: – Вода подсказала. Помнишь, чему я тебя учила? Договорись с водой и спрашивай.

– Так вы и об алхимике прознали?

– Так, так, – кивнула мадам Тэйра и тут же отвернулась.

А я снова приникла к окну. Клянусь всеми святыми, я забывала, как дышать, глазея на кареты и вывески, на богатые фасады и толпы горожан в париках всех мастей, в добротных камзолах, коротких штанах, чулках и туфлях с пряжками, на дам в цветных платьях и невообразимых шляпах. В Сан-Приесте мне и в праздники не доводилось видеть такое количество хорошо одетых людей и разнообразие фасонов. Даже простолюдины в Париже казались ярче и интереснее. Здесь все было иначе – большие бульвары, сады, парки, фонари. И когда я узнавала какую-то деталь или улицу, в памяти тотчас всплывали воспоминания счастливого, безбедного детства и сладкое чувство вседозволенности. Но многое изменилось. Казалось, великий портной мастерски перекроил город, как старый сюртук, перелицевал заново, украсил лацканы золотыми вставками, пришил перламутровые пуговицы и пустил по швам причудливую вышивку.

А когда перед нами простерлась огромная площадь, выложенная самой ровной на свете брусчаткой, я и впрямь застыла от восхищения. Ведь я еще застала на этом месте угрюмый замок герцога Вандомского. Теперь площадь окаймляли дворцы с тысячью сверкающих, как бриллианты, окон, а по центру возвышалась статуя всадника с необычайно высоким париком. Наш король, – узнала я. Архитектурный ансамбль был столь прекрасен, а пространство так дышало свободой и изысканным вкусом, что хотелось по-детски хлопать в ладоши и прыгать на сиденье лишь потому, что имею счастье лицезреть подобную красоту. Воистину этот мир будет жить, пока люди творят прекрасное!

«Ах, Париж, столица мира, зачем нас так надолго разлучили? – думалось мне. – Но я снова здесь. Надеюсь, тебе тоже меня не хватало!»

Скоро мы проехали в квартал Маре, который ничуть не изменился за время моего отсутствия. На узких улицах прохожим по-прежнему приходилось прижиматься к домам, чтобы их не задела проезжающая карета. Мы выехали на Королевскую площадь, и экипаж остановился. Я выглянула в окно. На песчаного цвета цокольном этаже с тремя арками гордо восседал старинный особняк из красного кирпича. Это здание с темной крышей, похожей на шляпу почтенного гражданина, показалось мне смутно знакомым. Я выглянула из окна, и память услужливо представила картину, как папа ведет меня за руку, как мы проходим мимо павильонов короля и королевы, и лакеи в синих с золотом сюртуках отворяют перед нами громадную лакированную дверь с вензелями.