Учение о сущности

Поскольку же в определенном основании основание и обоснованное составляют всю форму, и их содержание, хотя и определенное, одно и то же, то основание в обеих его сторонах еще не определено реально, они не имеют различного содержания; определенность есть еще простая, не перешедшая в эти стороны; определенное основание дано еще в своей чистой форме, как формальное основание. А так как содержание есть лишь эта простая определенность, не имеющая в ней самой формы отношения основания, безразличная к форме, и последняя для него внешня, то оно есть другое, чем она.

Примечание. Если рефлексия над определенным основанием сохраняет ту форму основания, которая получилась теперь, то указание основания остается простым формализмом и пустым тожесловием, выражающим в форме рефлексии в себя то же самое содержание, существенность, которое имело место уже в форме непосредственного, рассматриваемого, как положенное, существование. Такое указание оснований сопровождается поэтому такою же пустотою, как и речи, основанные на начале тожества. Науки, особенно физические, преисполнены этого рода тожесловиями, которые как бы составляют преимущество наук. Например, как на основание движения планет вокруг солнца, указывается на силу взаимного притяжения земли и солнца. Тем самым по содержанию не высказывается ничего кроме того, что уже содержится в явлении, только в форме рефлектированного в себя определения, силы. Если затем задается вопрос, что за сила есть сила _{58}притяжения, то получается ответ, что она есть сила, производящая движение земли вокруг солнца, т.е. она имеет совершенно то же содержание, как и существование, основанием которого она должна быть; отношение земли и солнца в их движении есть тожественная основа основания и обоснованного. Если какая-либо форма кристаллизации объясняется тем, что основанием ее служит особое взаимное расположение частиц, то ведь существующая кристаллизация и есть именно то расположение, которое объявляется за основание. В обычной жизни эти этиологии, которые составляют привилегию науки, считаются тем, что они суть тожесловными, пустыми речами. Если на вопрос, почему такой-то человек едет в город, отвечают указанием на то основание, что в городе находится побуждающая его тому притягательная сила, то этого рода ответ, санкционированный в науке, считается пошлостью. Лейбниц укорял ньютонову силу притяжения в том, что она есть такое же скрытое качество, какими пользовались для объяснения схоластики. Можно было бы сделать ей скорее тот упрек, что она есть слишком известное качество, ибо в ней нет иного содержания, кроме самого явления. Этот способ объяснения привлекает именно своею большою ясностью и понятностью, ибо что может быть яснее и понятнее указания, например, на то, что растение имеет свое основание в растительной, т.е. производящей растение силе. Скрытым качеством эта сила могла бы быть названа лишь в том смысле, что основание должно иметь иное содержание, чем объясняемое им, а между тем это содержание не дано; служащая для объяснения сила есть, конечно, скрытое основание постольку, поскольку требуемого основания не дается. Посредством такого формализма нечто познается столь же мало, как если я скажу, что познание природы растения состоит в том, что оно есть растение; при всей ясности такого предложения или того предложения, что растение имеет свое основание в производящей его силе, этот способ объяснения может быть назван весьма скрытым.

Во-вторых, по форме при этом способе объяснения проявляются оба противоположные направления отношения основания, не приводя к познанию их определенного отношения. Основание есть, с одной стороны, основание, как рефлектированное в себя определение содержания того существования, которое оно обосновывает, а с другой – оно есть положенное. Оно есть то, из чего должно быть понято существование; но, наоборот, от последнего заключается к первому, и основание понимается из существования. Главная задача этой рефлексии состоит именно в том, чтобы из существования найти основание, т.е. превратить непосредственное существование в форму рефлектированного бытия; основание вместо того, чтобы быть в себе и для себя и самостоятельным, становится тем самым скорее положенным и производным. А так как оно таким путем сообразуется с явлением, и его определения основываются на последнем, то последнее, конечно, совершенно гладко и по попутному ветру вытекает из своего основания. Но познание тем самым не движется с места; оно продолжает вращаться в том формальном различении, которое обращается назад и снимается через этот прием. Одно _{59}из главных затруднений при погружении в науки, в которых господствует этот прием, зависит поэтому от такого извращения порядка – предпосылать, как основание, то, что в действительности есть производное, и, переходя к следствиям, находить в них в действительности основание того, что должно быть их основанием. Изложение начинается с оснований, они носятся в воздухе, как принципы и первые понятия; они суть простые определения, без всякой необходимости в себе и для себя; последующее должно быть основано на них. Поэтому, если кто желает проникнуть в такие науки, то он должен привить себе эти основания; задача тяжелая для разума, так как он должен взять за основу то, что лишено основания. Всего легче справляется с нею тот, кто без дальнейшего размышления допускает принципы, как данные, и пользуется ими, как основными правилами своего рассудка. Без этого метода нельзя найти начала; также мало возможно без него дальнейшее движение вперед. Но последнее встречает препятствие в том, что в этих принципах проявляется обратное действие метода, который должен в последующем обнаружить производное, а на деле содержит в себе основания лишь в качестве таких предположений. Далее, так как последующее обнаруживает себя, как существование, из которого выводится основание, то вследствие того отношение, в котором представляется явление, приводит к недоверию к его выражению, ибо явление оказывается выраженным не в своей непосредственности, а как доказательство основания. Но так как последнее, в свою очередь, выводится из первого, то является требование усмотреть явление в его непосредственности, дабы из него обсуждать основание. Поэтому при таком изложении, в котором собственно обосновывающее оказывается производным, остается неизвестным, как тут быть и с основанием, и с явлением. Эта неизвестность умножается еще тем, – в особенности, если изложение не строго последовательно, но более добросовестно, – что в явление повсюду обнаруживаются следы и обстоятельства, указывающие на большее и часто совсем на другое, чем то, что содержится в принципах. Наконец, путаница становится еще более, когда рефлектированные и лишь гипотетические определения смешиваются с непосредственными определениями самого явления, когда они излагаются так, как будто они взяты из непосредственного опыта. Многие, приступающие к этим наукам с почтительною верою, могут составить себе мнение, будто частицы, пустые промежутки, сила отталкивания (Fliehkraft), эфир, отдельные световые лучи, электрическая, магнетическая материя и множество тому подобного суть вещи или отношения, которые, судя по тому, что о них говорится, как о непосредственных определениях существования, действительно даны восприятию. Они служат первыми основаниями для другого, принимаются за действительность и с полным доверием применяются; их добросовестно признают, не сознавая того, что они суть собственно определения, выведенные из того, что они должны обосновывать, гипотезы и вымыслы, выведенные из некритической рефлексии. В действительности получается род заколдованного круга, в котором определения существования и определения рефлексии, _{60}основание и обоснованное, явления и призраки перемешаны вместе в нераздельном сообществе и пользуются одинаковым почетом.

При формальном характере этих способов объяснения и оснований, раздаются вместе с тем голоса, что, несмотря на всевозможное объяснение при помощи хорошо известных сил и материй, мы не знаем внутренней сущности самых этих сил и материй. В этом можно усмотреть лишь сознание, что такое обоснование самого себя совершенно недостаточно; что оно требует чего-то совсем иного, чем таких оснований. За сим не видно только, к чему служит этот труд такого объяснения, почему не поищут чего-либо другого, или, по крайней мере, не оставят в стороне такого объяснения и не остановятся на простых фактах.

b. Реальное основание

Определенность основания, как оказалось, есть, с одной стороны, определенность основы или определение содержания; с другой стороны, она есть инобытие в самом отношении основания, именно различимость его содержания и формы; отношение основания и обоснованного есть как бы внешняя форма для содержания, безразличного к этим определениям. В действительности же оба они не внешни одно другому, ибо содержание должно быть тожеством основания с самим собою в обоснованном и обоснованного в основании. Обнаружилось, что сторона основания есть сама положенное, а сторона обоснованного – сама основание; каждая в ней самой есть это тожество целого. Но так как они вместе с тем принадлежат форме и составляют ее существенное различение, то каждая есть в ее определенности тожество целого с собою. Или, если стать на сторону основания, так как оно есть тожество, как основное отношение с собою, то содержание окажется имеющим в нем самом это различение формы и, как основание, другим, чем обоснованное.

Но тем, что основание и обоснованное имеют различное содержание, отношение основания перестало быть формальным; возврат в основание и выход из него к положенному уже не есть тожесловие; основание реализовано. Поэтому, если спрашивают об основании, то требуют собственно для основания другого определения содержания, чем то, об основании которого спрашивают.

Это отношение определяет себя за сим далее. А именно, поскольку обе его стороны имеют различное содержание, они безразличны одна к другой; каждая есть непосредственное тожественное себе определение. Далее, как взаимоотношение основания и обоснованного, основание есть рефлектированное в ином, чем свое положение; таким образом, и содержание, присущее стороне основания, есть также в обоснованном; последнее, как положенное, имеет лишь в этом содержании свое тожество с собою и свою устойчивость. Но кроме этого содержания основания обоснованное имеет еще также свое собственное (содержание) и есть тем самым единство двоякого содержания. Это един_{61}ство, хотя оно, как единство различенных, есть их отрицательное единство, но так как они суть взаимно безразличные определения содержания, то оно есть лишь их пустое, в нем самом безразличное отношение, а не их опосредование, – одно или нечто, как их внешнее сочетание.

Таким образом, в реальном отношении основания дано двоякое: во-первых, определение содержания, которое есть основание, непрерывно продолжающее себя само в положении так, что оно составляет просто тожественное в основании и в обоснованном; таким образом, обоснованное содержит основание совершенно внутри себя, его отношение есть безразличная существенная самобытность (Gediegenheit). То, что в обоснованном еще присоединяется к этой простой сущности, есть поэтому лишь некоторая несущественная форма, внешние определения содержания, которые, как таковые, свободны от основания и составляют собою непосредственное многообразие. Для этого несущественного то существенное не есть поэтому основание, равно как последнее не есть основание отношения обоих (существенного и несущественного) в обоснованном. Это положительно тожественное, присущее обоснованному, но не положенное в нем ни в каком различении формы, а, как относящееся к себе самому содержание, есть безразличная положительная основа. С другой стороны, связанное в чем-либо с этою основою есть безразличное содержание, но как несущественная сторона. Главное есть отношение основы и несущественного многообразия. Но это отношение, поскольку относящиеся определения суть безразличное содержание, также не есть основание; первая, правда, определена, как существенное, второе, как несущественное или положенное содержание, но как к относящемуся к себе содержанию форма обеим им внешняя. То одно в нечто, которое составляет их отношение, есть поэтому не отношение формы, но лишь внешняя связь, которая не содержит в себе несущественного многообразного содержания, как положенного; оно есть также лишь основа.

Основание, определенное как реальное, распадается тем самым в виду различия содержания, составляющего его реальность, на внешние определения. Оба отношения – существенное содержание, как простое непосредственное тожество основания и обоснованного, и затем нечто, как отношение размеченного содержания, суть две разные основы; тожественная себе форма основания, которая есть одно и то же сначала, как существенная, а за сим, как положенная, исчезла; отношение основания стало, таким образом, внешним себе.

Поэтому лишь внешнее основание приводит в связь различное содержание и определяет, что в нем есть основание, и что – положенное через последнее; в самом обоюдном содержании этого определения нет. Реальное основание есть поэтому отношение к другому, с одной стороны, содержания к другому содержанию, с другой стороны, самого отношения основания (формы) к другому, именно к непосредственному, не положенному им.

Примечание. Формальное отношение основания имеет лишь одно и то же со_{62}держание для основания и обоснованного, в этом тожестве заключается его необходимость, но вместе с тем и его тожесловие. Реальное основание имеет различное содержание, но при этом выступает случайность и внешность отношения основания. С одной стороны, то, что считается существенным и потому определением основания, не есть основание других определений, связанных с ним. С другой стороны, остается неопределенным, какое из многих определений содержания некоторой конкретной вещи должно быть принято за существенное и за основание; поэтому выбор между ними оказывается свободным. Так, в первом отношении, наприм., основание дома есть его фундамент; то, что делает последний таким основанием, есть присущая чувственной материи тяжесть, которая совершенно тожественна как в основании, так и в основанном на нем доме. То обстоятельство, что тяжелой материи свойственно такое различение, как основания и различаемой от него модификации, вследствие которой он образует собою жилище, совершенно безразлично для самого тяжелого, его отношение к другим определениям содержания – цели, устройству дома и т.д. для него внешне; поэтому она есть правда, их основа, но не их основание. Тяжесть настолько же основание того, что дом стоит, насколько и того, что камень падает; камень имеет внутри себя это основание, тяжесть; но что он имеет дальнейшее определение содержания, вследствие которого он не только есть нечто тяжелое, но камень, для тяжести внешне; далее положено через другое, что он должен быть сначала удален от тела, на которое он падает, равно как другое, чем тяжесть, содержание есть время и пространство и их отношение, движение, и они (как говорится) могут быть представлены без нее, следовательно не положены ею по существу. Они также суть основание того, что брошенное тело совершает движение, противоположное падению. Из различия определений, основанием которых служит тяжесть, явствует, что должно быть вместе с тем нечто другое, делающее ее основанием того или другого определения.

Если о природе говорится, что она есть основание мира, то то, что называется природою, с одной стороны, есть то же, что и мир, и мир есть не что иное, как сама природа. Но они также и различены так, что природа есть более неопределенное или по крайней мере определенное лишь в общих различениях, которые суть законы, тожественная себе сущность мира; и для того, чтобы природа стала миром, к ней извне присоединяется еще многообразие определений. Но последние имеют свое основание не в природе, как таковой, а она, напротив, безразлична к ним, как к случайностям. Таково же получается отношение, если Бог определяется, как основание природы. Как основание, Он есть ее сущность, природа содержит ее внутри себя и тожественна с Ним; но она имеет еще дальнейшее многообразие, которое отличается от самого ее основания; это многообразие есть то третье, в котором связаны оба эти различные; сказанное основание не есть основание ни различного от него многообразия, ни своей связи с ним. Поэтому природа не познается из Бога, как из основания, _{63}ибо при этом Он был бы лишь ее общею сущностью, между тем как Он не содержит в себе ее, как определенной сущности и природы.

Указание на реальные основания вследствие этого различия содержания основания или собственно основы и того, что связано с нею в обоснованном, становится, таким образом, так же формализмом, как и указание на само формальное основание. В последнем тожественное себе содержание безразлично к форме; в реальном основании оказывается то же самое. А тем самым получается далее такой случай, что оно не содержит в нем самом указания, какое из многообразных определений должно считаться существенным. Нечто есть конкретное таких многообразных определений, которые обнаруживаются в нем, как постоянные и пребывающие. То или иное из них может, поэтому, так же, как и другое, быть определено, как основание, именно как то существенное, сравнительно с которым прочие суть лишь положенное. С этим связывается упомянутое выше, именно, что если дано некоторое определение, которое в данном случае принимается за основание другого, то отсюда не следует, что это другое в другом случае или вообще положено вместе с первым. Наказание, например, определяется разнообразно, как возмездие, далее, как устрашающий пример, установленный законом, как угроза для устрашения, равным образом, как нечто служащее для вразумления и исправления преступника. Каждое из этих различных определений может считаться основанием наказания, ибо каждое есть существенное определение, и тем самым прочие, как отличенные от него, определяются относительно него, лишь как случайные. Но то из них, которое принимается за основание, не есть еще все наказание, как таковое; это конкретное содержит в себе также и те другие определения, которые лишь соединены с первым, не имея в нем основания.