Ученик лоцмана

Я взвалил пекари (кажется, этих созданий называют ещё мускусными свиньями? Если так, то за дело, вонь от вполне характерная….) на плечо. Теперь стоит подумать, как буду свежевать добычу, как лучше приготовить мясо, чтобы сохранилось подольше — закоптить, провялить на солнце, или рискнуть попробовать изготовить что-то типа солонины, благо запас каменной соли, перца и лаврового листа на «Штральзунде» имеется изрядный? В любом случае, исследовательским прогулкам на сегодня конец; я повернулся, ища глазами тропу, ведущую вниз, к берегу лагуны — и тут в просвете между деревьями, по другую сторону недлинного мыска, сбегающего в океан со скалистого отрога, что-то мелькнуло. Я достал из футляра бинокль, подкрутил колёсико регулировки, и…

Решётчатая башенка — скорее, даже высоченная тренога с парой-тройкой поперечина на каждой из граней. Будь дело где-нибудь в Кандалакшском заливе — я бы без колебаний сказал, что это створовый знак, давно не подновлявшийся. Но… что это за яркая точка на верхушке шеста, увенчивающего всю конструкцию? На фонарь не похоже — скорее уж, что-то вроде зеркала, отражающего яркие лучи местного солнца. И, тем не менее — маяк, а значит, и этот странный мир (три луны, из которых две сейчас рисуются призрачными полушариями над самым горизонтом, не дают ни на миг забыть о его и чуждости) тоже имеет выход на Фарватеры. Собственно, так я сюда и попал — а раз есть выход, то, значит, имеется и вход, так? Жаль только, для того, чтобы пройти через него надо, как минимум, уметь обращаться с астролябией — вон какие хитрые, и явно точно рассчитанные манипуляции совершала с ней Дара для того, чтобы сознательно (теперь у меня уже нет в этом никаких сомнений) отправить меня в этот дальний закуток системы Фарватеров. Рискнуть, выйти в море и взять курс на маяк, уповая на то, что загадочное устройство сработает в обе стороны? Вздор, чушь, безумие -на такое если и стоит пойти, то лишь от полной безнадёги, с отчаяния, когда станет окончательно ясно, что иного исхода отсюда нет, и не предвидится.

Н-да, что ни говори, а отпуск у меня в этом году вышел увлекательный. И тебе охота, причём без всяких там лицензий, ограничений на добытую дичь и прочих уродливых гримас цивилизации, и путешествия под парусами к экзотическим островам с захватывающими дух видами, коралловыми рифами, и даже маячащие на горизонте тайны, которых не постыдились бы Жюль Верн и Луи Буссенар.

…Понять бы ещё, как из всего этого выкручиваться…

II

'День третий. Я решил вести дневник. Оснований для этого немало, но главное состоит в том, что здешняя продолжительность суток изрядно отличается как от земной, так и от зурбаганской. Следовательно, единственный способ не сбиться со счёта времени — это ввести какую-то систему фиксации пройденного времени и придерживаться её по возможности аккуратно. Ею и станет дневник — ежедневная запись в одно и то же время, а так же чёрточки в на последней страничке общей тетради — по числу прошедших земных двадцатичетырёхчасовых суток помогут мне не сбиться со счёта.

Итак, кроме упомянутой уже тетради, моя «Гринвичская обсерватория» имеет следующее оснащение. Первое и, наверное, самое ценное — это висящие на переборке в каюте навигационные часы с циферблатом, разделённым на двадцать четыре доли. В них встроен таймер-будильник, и я придумал, как его использовать: ровно в 18.00 по Москве (так часы были выставлены изначально) они дают мне сигнал, и я перевожу стрелку на два часа тридцать три минуты назад. Почему именно на этот интервал? Да потому что примерно столько и составляет разница между здешними длинными и привычными земными сутками. Таким образом, к полуночи (местной, разумеется) стрелки подходят вовремя, и я делаю на последней странице дневника отметку о том, что миновали ещё одни здешние сутки.

На предпоследней странице я тоже ставлю чёрточки, но их — по числу прошедших земных суток. Их я отмеряю по другим часам, уже обычным, двенадцатичасовым — они вделаны в приборный щиток кормового кокпита, и я тщательно подзавожу их каждый день, особо следя за тем, чтобы не сбить стрелки. Отметку в дневнике ставлю в полдень — так я веду счёт убегающему земному времени. Зачем мне это, спросите вы? Не могу толком ответить на этот вопрос; регулярных астрономических наблюдений я не произвожу, сравнивать периоды обращения планеты вокруг своей оси с периодами обращения Земли в состоянии лишь очень-очень приблизительно. Скорее всего, дело тут в психике, в том, что разум нуждается в какой-то неизменной шкале, точке отсчёта — ею-то и стало для меня земное время.

Ну и третий инструмент — наручные часы, «Командирские», водонепроницаемые, с автоподзаводом. Это мой повседневный инструмент для отсчёта времени — я переставляю стрелку на полдень, когда делаю в дневнике отметку о миновавших очередных земных сутках, получая таким образом сугубо практический инструмент для отсчёта времени.

Помнится, самым сложным для меня стало вычислить, хотя бы и грубо, длительность местных суток. Я не раз встречал в фантастических повестях-робинзонадах описания того, как это можно сделать при помощи подручных средств — но, каюсь, всякий раз проглядывал подобные инструкции наискось, а проглядев — немедленно выбрасывал из головы. Мои познания в области астрономии не слишком выходят за границы того, что было подчерпнуто в школе и кое-каких научно популярных книжках, проглоченных в те же годы, а потому, надеяться пришлось, по большей части, на здравый смысл. Я выбрал на берегу приметную скалу, вкопал в песок длинный шест, выбрав место, с которого он совмещался с верхушкой скалы и дотягивался до солнечного диска. Потом засёк по настенным двадцатичетырёхчасовым часам момент прохождения местного светила точно над её верхушкой — и, повторив ту же операцию на следующий день, получил вожделенный интервал. Простая добросовестность требует проделать это наблюдение ещё хотя бы раза два-три, но вряд ли разброс полученных данных будет так уж велик. А потому — первая запись в моём дневнике появилась именно сегодня, и с неё я начинаю регулярный отсчёт своего существования на Острове Скелета.

Кроме солнца (будем пока так называть эту звезду, на глаз несколько менее жёлтую привычного дневного светила) на небосводе имеются ещё и три луны. Самая крупная из них превышает размер нашего «волчьего солнышка» примерно втрое; цвет она имеет бело-голубоватый, и когда выползает из-за горизонта зрелище выходит поистине умопомрачительное. Средняя по размерам, крупнее нашей Луны примерно на четверть, цвет имеет кирпично-красный, передвигается по своему небесному пути заметно быстрее двух своих товарок. Самая мелкая вдове мельче Луны; она висит в небе почти постоянно, из чего я делаю вывод, что орбита её подобна орбитам наших геостационарных спутников и, следовательно, она, скорее всего, ближе всех к планете. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь — в моих планах значится такой пункт, как попытка восстановить в памяти нужные знания по астрономии, дополнив то, чего не хватит, здравым смыслом — но это всё в будущем. Пока же стоит отметить, что в любой отдельно взятый момент времени на небосклоне находятся минимум два спутника планеты, а примерно две трети суток их три — особенно завораживающе это смотрится по ночам, когда тени от трёх разноцветных лун ложатся в разные стороны — или, наоборот, когда один призрачный горб скрывается за другим, производя таким образом лунные затмения, полные или частичные, по несколько раз за ночь…'

'День четвёртый. Астрономия — астрономией, но надо же и о хлебе насущном позаботиться! Собственно, этим я и занимался последние три дня, всякий раз откладывая очередную вылазку на разведку острова. Понимаю, звучит легкомысленно и недальновидно — но, правда, текущих забот полон рот, и оторваться от них нет никакой возможности.

Мясо пекари, добытого у водопоя, я разделил на три равные части. Одну треть, включая заднюю ногу и филейную часть, сразу же запёк в угольях с картошкой и вкуснейшим обедом, причём осталось ещё и на ужин. Другую часть попробовал закоптить в самодельной, сооружённой из камней и старого железного ящика, найденного в машинном отделении дорки, коптильне. Результатом остался недоволен, и мясо в итоге досталось Каре. Что ж, будем считать это тем самым первым блином, который комом; некоторые соображения по поводу того, что я сделал не так, имеются, и эксперимент рано или поздно надо будет повторить.

Оставшуюся треть я решил провялить — нарезал мясо узкими тонкими полосами, подсушил, выложив на раскалённые полуденным солнцем валуны — пришлось караулить, вооружившись крепким суком, отгоняя крабов, птиц и прочую, охочую до чужого добра живность,- после чего повесил на специально сооружённой рогульке вялиться на ветру, не забыв хорошенько натереть перцем и солью. Тут наметился некоторый успех — полосы вяленого мяса, обильно посыпанные перцем и солью, оказались вполне съедобны и, надо надеяться, смогут пролежать какое-то время. Достаточно холодного места тут нет; пока что спустил коробку с вяленым мясом в трюм, где у меня хранится тушняк. Может, стоит обложить ценный продукт парой мешков с песком, и время от времени поливать их водой? Возня, конечно, но хоть какой естественный холодильник…

Попробовал ловить рыбу. Не то, чтобы я остро в этом нуждался — запечённого мяса пекари вполне пока достаточно, но ведь интересно же! Так что я извлёк из рундука лески, крючки и принялся ладить снасть, но потом, пройдясь по берегу, обнаружил остающиеся после отлива естественные ванны с морской водой, в которой застряло до прилива немало рыбы, бросил заниматься ерундой. Думал соорудить острогу, но даже этого не понадобилось — довольно крупных рыбин можно ловить руками, в крайнем случае — приспособленной на роль невода старой драной футболкой. Так я и поступил, выбирая из улова тех, что выглядят попривычнее для моего не слишком искушённого в морской зоологии, старательно избегая пёстрых тропических созданий самых разнообразных форм и расцветок — взгляду — не хватало ещё травануться какой-нибудь местной рыбой-фугу…