Ученик слесаря

– Это в ментовский, что ль?

– Почему именно?

– Ну... Там с такими вещами работают. С трупами, - уточнила она.

– Нет, - сказал Иван.

– А я? Я тебя интересую? Или пока я не труп, не заинтересуешься?

– Я ж интересуюсь. Еще как, - сказал Иван, вновь пытаясь притянуть ее вплоть, и на этот раз притянул.

– Ладно.
– Она высвободилась из его рук. Придвинула стул. Села.
– Верю. Статистика, значит.
– Она нагнулась, открыла дверцу стола, вытащила стопу журналов. Вытянула из стопы один.
– Это я спецодежду списываю. А то - мыло...
– произнесла она, сморщив нос и оттопырив нижнюю губу.

– Стоп, - догадался Иван.
– В этом журнале отметки о списанной спецодежеде?

– Ну да.

– Покойных.

– Всяких. В том числе и покойных. Как состоявшихся, так и потенциальных. Ты пропадешь - и твою спишу.

– Вот только не надо, - сказал Иван, слюнявя палец и листая тетрадь.
– Да у тебя тут все подряд идет. Кто тут покойный, а кто нет? И потом, мне даты нужны.

– Зачем?
– быстро спросила Шурочка.

– Надо ж кому-то разобраться с этим, - сказал тогда прямо Иван.
– Люди гибнут, и никому до этого дела нет. Ни ментам, ни профсоюзам. Ни самим гибнущим. По фигу всё.

– По фигу, - согласилась с ним Александра.
– Въедливый ты, Иван. Быстро в жизни разочаруешься.

– А я ею и не очаровываюсь. Поэтому и разочарование мне не грозит. Даты могут быть совершенно не те. Например, он сегодня погиб, а списано через неделю.

– Нет, - сказала Александра.
– Хоронят обычно на третий день. Я после поминок прихожу сюда. Плачу и списываю, плачу списываю.

– Всегда?

– Всегда. Это как ритуал. Вернее, так: домой идти - страшно дома одной. Мишку рано из садика забирать. Вот и иду сюда. Здесь люди, все-таки.

– Есть и злодеи средь этих людей, - вставил Иван.

– Так что смотри, - продолжала Александра, не обратив внимания на его вставку.
– Где страница слезами залита, там и ищи.

– Здесь за какой период?
– заглянул Иван в начало журнала.

– За полный. Я почти что два года здесь кладовщицей работаю. А до этого другой период был.

– Какой?

– Тебя не касается.

– Дай-ка ручку твою. Я чистый лист отсюда вырву?

– Я те вырву. Видишь, прошиты и пронумерованы все. Я тебе чистый дам.

Первой вписал Иван фамилию сварщика. Проставил дату напротив нее. Ниже - Самолетова В., фасовщица. Правее - дата напротив нее. И так далее, отыскивая страницы со следами слез.

Апрель. Действительно, был от трупов свободен апрель. Но март и февраль - отягощены. И январь. В месяц по одному. Аккуратно в конце первой или в начале второй декады. Следующий был октябрь, а декабрь и ноябрь, таким образом, выпали. Затем три предыдущие пред октябрем месяца подряд шли трупы. В течение предыдущего года их было... Вот и здесь плакала, закапала страницу всю.

Итак: октябрь, сентябрь, август, июль. Далее: май, апрель, февраль, январь. Итого за прошедший год: восемь тел. В пределах восьмых - двенадцатых чисел. А в этом уже пятеро, хотя только первое полугодие подходит к концу. Статистика за этот год обещает быть более впечатляющей. С опережением идем. Правильно, что народ валом сюда не валит. А наоборот: валом - отсюда.

Кладовщица, подперев подбородок рукой, наблюдала за его писаниной. Иван был так увлечен, что не всякие ее реплики достигали его ушей.

– Монахов... Хороший был мужик, - комментировала Александра.
– Электрик, лет сорока. Все умел починить.

– А это... Коробко... Тоже мужик?

– Ах, да что такое мужик? Вжик - и нету.

– Так ты не замужем?
– догадался Иван.

– Нет. Все мужчины - обманщики. А Коробко - женщина, - продолжала она.

– Дай-ка другой листок. Я их по порядку перепишу.

Итак: этот год. Предыдущий год. Год, предшествовавший предыдущему. Или в таком порядке: предшествовавший, предыдущий, текущий. Соответственно, случаев: четыре, восемь и пять. Этот период открывался у Александры Федоровны в предшествующем году, июлем. Поэтому и трупа четыре всего. И числа с удивительной регулярностью выпадают почти те же. Словно месячные. Словно сама баба-смерть мечется, мочит нас, отличаясь в критические дни особой нервозностью.

– ... а этот циничный лозунг: 'На свободу с чистой совестью'?
– достигало ушей Ивана кое-что из реплик Александры, не относящихся к делу.

– Так он у тебя сидит?
– рассеянно спросил Иван.

– Нет. Отсидел уже. Только совсем бессовестный вышел.

– Мишкин отец?

– Отец...
– Она опять сморщила нос и выдвинула губу. Ивану до смерти захотелось ее за эту губу ухватить. Губами.
– Отец. Но ушел от ответственности, - сказала она.

– Черт. Ручка не пишет. Другая есть?

– В столе. Я такая, как ты была. Может, на год моложе. А он... Обещал, что не сделает больно - сделал. Обещал, что не сделает ребенка - сделал! Обещал, что не сделает ноги - сделал!!

Она с четверть минуты смотрела в лицо Ивана почти что с детской обидой, потом опять уперла локоток в столешницу, подперла рукой голову. Нет, определенно она ничего. Можно с ней что-нибудь закрутить. Занять свое место в ее мирке - между Микки Рурком и Микки Маусом.

Еще раз: дата - труп, дата - труп. Там, где против даты трупа не было, Иван даже прочерк ставить не стал, уверенный, что если копнуть, то и труп отыщется. В любом из других четырех цехов. Или вообще за территорией предприятия.

Кроме сварщика и фасовщицы была еще крановщица, электрик, слесарь. Были и другие профессии.

– Да, - вспомнила Шурочка.
– Можешь на ноябрь нормировщицу записать. В ноябре ее угораздило. А в журнале нет, потому что ей спецодежда не положена. А не положена - потому что в конторе сидит. В своем, самом красивом, на работу приходит. Приходила, - поправилась она.

– Число?
– быстро спросил Иван.

– Не помню. Но сразу же после праздников.

– Числа десятого?

– Так ты думаешь, не совпадения?

– Да ты сама посмотри, - ткнул ее носом Иван в свой список.
– Мрут с регулярностью месячных.

– У меня месячные только что прошли. Думаешь, это я их мочу?

– Ни на кого я не думаю, - сказал Иван.
– Ни следов, ни умысла. Не за нарушения же трудовой дисциплины мочит их случай. Или бог. Ни на кого я не думаю. Слушай, а те, другие, тоже ночью?

– Да, - сказала Шурочка. Но тут же поправилась.
– Нет. В основном - ночью. Но, например, Коробко - среди бела дня.

– И свидетели были?