Ученик якудзы

— Злющий ты, Степаныч, — как-то сказал Виктор после такой тренировки, потирая припухший, ушибленный даже через шлем подбородок.

— А ты что, добрый? — окрысился было тренер. Но потом усмехнулся. — Что я, волчару по глазам не вижу? Ты овцу-то из себя не строй. Поди, самому по жизни не только бить людишек приходилось, но и что похуже.

Виктор нахмурился.

Порой казалось ему, что прошлое — это только плохой сон. И когда так казалось, легко на душе становилось. Не напоминали бы вот только, и жить, глядишь, проще б было…

Ан нет, напоминают. Видать, оставляет прошлое след. И след этот — не только воспоминания, о которых хотелось бы думать как о давнем сне…

— Да ладно, — миролюбиво хлопнул тогда Степаныч Виктора по плечу. — Твое прошлое — это только твое, мне до него дела нет. Просто насмотрелся я в свое время на всяких-разных… у которых планка, как у тебя, на одном гвозде держится.

По лицу Степаныча пробежала тень. Видать, и у него было свое прошлое, не для других, о котором вспоминать можно, конечно… Но лучше не ст о ит.

— Так вот, — продолжал Степаныч. — Ты ту планку лучше придерживай, чтоб бед не натворить. А если что — так лучше по старинке. Нос, челюсть, яйца. Или наоборот. И без злости, но от души, как будто не бьешь, а учишь уму-разуму. Как по мешку, короче.

«Без злости, но от души. Как по мешку. Сильно сказано!» — думал Виктор, молотя по кожаному снаряду, который теперь — ну не летал, конечно, сто кило как-никак, — но шевелился под ударами вполне ощутимо, жалобно поскрипывая цепью подвески…

Виктор проворно переоделся в тренировочный костюм с кроссовками и пулей вылетел из раздевалки. Не хватало еще от Степаныча втык получить за то, что «копаешься полчаса как клуша, будто в армии не служил».

Степаныч усугублять не стал, только бросил косой взгляд, а вслед за взглядом:

— Разминайся — и на жим лежа.

И отвернулся в сторону пыхтящего как паровоз мужика, приседающего в станке со штангой на плечах.

Виктор быстро провел суставную разминку, отжался от пола, по старой памяти потянул ноги на прямой и боковой удары, помахал конечностями туда-сюда, постучал слегка по мешку и направился к скамье для жимов лежа.

Видимо, до него на скамье упражнялся или сам Степаныч, или м о лодец ему под стать. Пыхтя и стараясь не сорвать спину, Виктор сбросил со штанги четыре двадцатипятикиллограммовых «блина» и залез под свою привычную разминочную «сороковку».

Штанга пошла легко, в удовольствие. Виктор набросил с каждой стороны грифа по десять кило и повторил процесс. Шестьдесят пошло тяжелее, но тоже терпимо.

Виктор вылез из под штанги, набросил еще двадцатку и поискал глазами, не освободился ли кто на тему подстраховать, чтоб штанга на грудь не грохнулась.

— Это ты чем здесь заняться собрался?

Виктор обернулся. Степаныч стоял сзади него, переводя взгляд прищуренных глаз со штанги на Виктора.

— С груди жать…

— Вот это?

Подняв брови, Степаныч кивнул на штангу.

— Ну да. Это ж мой рабочий вес.

— Был, — отрезал Степаныч. — Накидывай еще по десятке.

— Сотку блинами? Мне? Плюс гриф? Ты чего, Степаныч, смерти моей захотел?

— Накидывай, говорю! Я сам помогу снять штангу со стоек и подстрахую.

— Ладно, без проблем, — задумчиво пробормотал Виктор себе под нос, направляясь к стойке с «блинами». — Просто жить хочется. И вообще, мне в Японию скоро…

Виктор лег под штангу, взялся за гриф и прикинул, ровно ли лежат на нем ладони. Потом на выдохе вытолкнул снаряд вверх.

Ему показалось, что он поднял по меньшей мере тонну. На руки навалилась непомерная тяжесть.

— Давай вниз осторожно…

Голос Степаныча был где-то далеко, на краю сознания…

Штанга давила не только на руки. Она норовила разорвать легкие изнутри запертым в них воздухом, который только выдохни — и неподъемный снаряд непременно упадет, раздавив грудную клетку.

От обилия этого воздуха в груди перед глазами запрыгали цветные пятна.

— Дави!!!.. — сквозь завесу пятен донесся сверху рев Степаныча.

И тут в голове Виктора родился голос.

Тот самый, давно забытый, страшный и желанный одновременно…

Голоспришел издалека, из-за края вселенной, где он скрывался все это время. Руки сами делали что-то — Виктор фиксировал это краем сознания, — но эта фиксация лишь раздражала, так как все его существо стремительно заполнялось волшебным голосом,по сравнению с которым все остальное мироздание — лишь пыль, недостойная внимания…

Он начал растворяться в этой нереальной мелодии. Тело, зал, штанга — все стало зыбким, потеряло цвет и четкость контуров. В том мире, в который сейчас уходил Виктор, не было ни определенности, ни цвета, ни самого мира в том значении этого слова, в каком привыкли понимать его люди. Там был только голос— и Виктор, который сам и был этим голосом.И счастьем. Бесконечным, невообразимым счастьем, что в принципе было одно и то же.

Но чистота волшебного голосабыла не идеальной. В нее вплетался другой звук — далекий, еле слышный, но достаточно громкий и грубый для того, чтобы испортить наслаждение полетом и ощущение растворения в красоте, недоступной пониманию смертных. Виктор невольно прислушался к этой чуждой гармонии ноте — и она вдруг стала стремительно нарастать, заглушая и сминая своим напором прекрасную мелодию…

Он открыл глаза — и невольно снова зажмурился.

Наверху ревел Степаныч:

— Клади!!! Клади штангу, мать твою!!!

Виктор ощутил свои руки. Но ощутил их как-то отстраненно, неестественно, как чувствует начинающий водитель автомобиля связь между баранкой и колесами.

Кости вибрировали, словно перетянутые струны, грозя вот-вот лопнуть от непомерного напряжения. А руки все еще сжимали гриф, который изо всех сил тянул на себя Степаныч, пытаясь положить его на стойки. Виктор увидел вздутые вены на предплечьях тренера и удивился немного — неужели этот бугай штангу из его ладоней вырвать не может?

Виктор попытался ему помочь — но руки не слушались. Им почему-то необходимо было жать-жать-жать штангу до тех пор, пока из них не полезут обломки лопнувших костей.

Это было странно.

Боли Виктор не чувствовал. Не чувствовал он и особого напряжения. Но тело работало само… по им самим заданной программе. И останавливаться не собиралось. Вот только Степаныч мешал…

«Да ну, ерунда какая-то, — пришла лениво-спокойная мысль. — Это ж мое тело. А ну-ка!»

Он представил, как руки кладут штангу на стойки, — и они немедленно повиновались. Вернее, попытались повиноваться.