Училка и мажор

Молодец, ты справишься. Просто скажи ему уйти и все, дело с концом.

Но когда я все-таки выхожу из ванной и решительно направлюсь на кухню, что-то идет не так. Да кого я обманываю? Все идет не так, потому что Рустам стоит в моем переднике без верха и жарит мне…яичницу, поигрывая мышцами спины, на фоне приглушенно играет какой-то незамысловатый французский мотив, а я стою и понимаю, что ни черта не понимаю, что здесь происходит.

Боже, он готовит? Серьезно?

Что-то настойчиво скребется в грудине, потому что обо мне так заботились очень давно, кажется, что в другой жизни. И весь запал на то, чтобы поругаться, вдруг сходит на нет, вот так вот. Перед лицом обычной заботы. Чудесным образом, в ноги мне вдруг не жарко, а тепло. Уютно. Сама бы я вряд ли надела сейчас носки, почапала бы в тапках. А тут носки.

На столе уже разложены бутерброды, чайник кипит, и Белов в один шаг оказывается возле него, выключает, а потом поворачивается ко мне и ослепительно улыбается.

—Я подумал, что ты голодная, а сытая девушка больше склонна коммуницировать.

Ямочки на щеках прорисовываются сильнее, а меня откидывает назад, когда такое для меня делал только один человек. Мама.

—Рассказывай.

Одно слово. Уже без шуток и без попыток меня вывести на что-то. Голый факт. И голый до пояса Рустам в моем переднике с единорогами. Боже.

Белов подходит и уверенно обхватывает мой подбородок, наклоняется и серьезно заглядывает в глаза, пока в моих начинается что-то неконтролируемое. Потоп. Не иначе.

—Ничего.

—Так это не работает, Василиса…я могу без отчества? Просто у нас уже такая языковая…близость, что мне кажется, можно без этих сложностей, ага?

Мне бы возразить, дать ему по лицу, но вместо этого я стою и «жую сопли». Звучало смешно, не скрою, но запала уже нет.

Наверное, во мне говорит простое истощение. Этот день меня высосал. Вместо сопротивления, я удачно плыву в жесткие объятия Белова и чувствую себя при этом чуточку лучше. А когда меня крепко сжимают, а в нос ударяет его запах, я даю волю слезам, плачу так сильно, словно не плакала пару лет.

Но так ведь оно и есть, я сублимировала, копила в себе, копила, а потом просто бум, и я лопнувший шар, разлетевшийся на части в пространстве.

А сейчас… Цепляюсь за соломинку, а точнее, за огромного медведя, потому что дышу я Рустаму чуть ли не в пупок, если сказать грубо. Ну ладно, ниже плеча.

—Я уже все решил, тебя никто не тронет, успокойся. Надо будет — поясню популярно, не смей плакать. Нашла повод, бл*. Кучка уродов на выезде решила самоутвердиться, а ты и расклеилась. Слушай меня, поняла? Я сказал, что все хорошо, значит, все хорошо. Ходить на работу будешь как раньше, никто не вякнет. А если вякнет, то пойдет в травмпункт, проверится.

Меня усаживают на табурет, вручают чашку с мелиссовым чаем, но я все вижу в размытых картинках. И все так просто у него, словно иначе и быть не может.

В движениях абсолютная уверенность, и я вижу схожесть с отцом. Они словно под копирку. Пусть младший пока импульсивен, но решительно настроен. Еще пару дет, и он ни в чем не будет уступать нашему мэру. Яблоко от яблони, что называется.

—А пока расскажи, что этот ган*он штопанный тебе сказал, чтобы я знал, вырвать язык с корнями, или оставить, чтобы он мог самоудовлетвориться в обеденный перерыв? Мм, малыш? — Рустам касается моего лица, стирая пальцами слезы. Смотрит ожесточенно, дерзко.

—Я не понимаю, о чем ты.

—Об этот ушлепочном в кабине, проректор-х*ректор, кто он там у вас. Мне, конечно, по шарику его регалии, меня больше волнует, что он тебе сказал.

—Ничего, но кровь попортит.

Судорожно вздыхаю и касаюсь пальцами век. Опухших уже.

—Пусть только попробует. А теперь вдох делаем. Затем выдох. Вася.

Рустам бережно обхватывает мои ладони и сжимает, оттесняя руки от лица. Мы сталкиваемся носами, так близко, что дыхание еще больше перехватывает. О каком вздохе речь, если я смотрю в бездну, открывшуюся в его глазах?

—Вдох, — взгляд опускается на губы, и я могу поклясться, что зрачки Белова сейчас расширились раз в десять. — Выдох. Вася, слушай меня. И все будет хорошо.

Вдыхаю, понимая, что вместе с воздухом в моих легких обосновывается аромат загорелой кожи Рустама, смешанный с мужским одеколоном. Ядреная смесь, от которой сносит голову. Пара вдохов и выдохов, и рыдания стухают. Откуда он знает эти методики и почему так терпелив? Удовлетворенно кивнув, парень отходит от меня и поворачивается к плите, перекладывая на тарелку яичницу.

—Умница, а теперь задавай вопросы.

Еще и мысли читает?

—Что ты конкретно решил? — задаю главный, потому что это, пожалуй, основное.

Играющие мышцы спины сведут меня с ума, но я упорно смотрю только туда и на узкую талию, поверх которой виднеются тесемки передника. Боже.

—Это имеет значение?

—Потому что решал не ты? — в который раз цепляю. С таким отцом…самому ведь ничего не надо делать.

Лопатка с грохотом приземляется на стол, а мужские руки сжимаются в кулаки.

—Нет, малыш. Не люблю, когда мои дела приписывают отцу, я не папенькин сынок от слова совсем, и очень рекомендую тебе это запомнить, а то меня подвешивают сравнения. А когда меня что-то бесит, мне нужно выпустить пар. С тобой я буду выпускать его в горизонтальной плоскости. Понятно?

Парень поворачивается ко мне, а затем подходит и упирается руками на стол, наклоняясь ко мне близко. И тут что-то щелкает. Мое бесконечное желание к протесту. Это была долбанная угроза в мой адрес?

—Не понятно. Какого черта ты себе позволяешь, в конце-то концов?

Вскакиваю с места и тыкаю пальцем в широкую грудь. Да кто ты такой вообще? Да как смеешь?!

—А такого, что ты моя.

Ладонь перехватывает мой палец и бережно опускает.

—Мечтай!

—Да что ты? — Рустам игриво улыбается, поигрывая мышцами. А затем меня резко подхватывают за талию и усаживают на стол, беспардонно раздвигая ноги. Словно в прорубь окунули и подняли на высоту, где я обдуваюсь ветрами, промерзая до самого нутра.

А потом Белов грубо обрушивается на губы, одновременно скользя горячими пальцами по внутренней стороне бедра, заставляя меня вскрикнуть в его рот, который уже полностью захватил меня в плен.

Язык уверенно врывается, заставляя подчиняться, изнывать, несмотря на протест, который очень скоро сходит на нет. На смену приходит вязкая патока из странных чувств и пульсирующего клубка внизу живота.

Пальцы Рустама пробираются к трусикам и скользят поверх, пока в мой рот грубо вторгаются, еще и еще. По венам несется жар, а в голове давно уже нет ни единой разумной мысли. Кажется, руками я пытаюсь прижать Белова ближе к себе вместо того…вместо того, чтобы оттолкнуть.

Он первый отрывается, обводит пальцем мои опухшие губы и довольно скалится.