Училка

— Ты складно говоришь, а пишешь очень нескладно. Попробуй изложить свои размышления на эту тему письменно. Договорились? К следующему уроку. И остальные — тоже. Тема очень хорошая, спасибо Кириллу, кстати. Нужен ли классу интеллектуальный лидер. И зачем.

— Не нужен, ни зачем, — пробубнил Будковский.

— Вот так и напиши, — засмеялась я.

— Ага! А вы мне тройку или двойку поставите!

— Или кол, — согласилась я.

— А-а! — подхватил тут же Кирилл. — Значит, писать надо так, как удобно вам?

— Нет, писать нужно по сути, по уму… Возможно, ты меня убедишь. Постарайся найти аргументы.

Я краем глаза посмотрела на Катю. Я ведь уже думала о том, что по отношению к ней я веду себя неправильно. Хотя девочки, сидящие вокруг нее, вроде дружелюбно и весело поглядывают на нее. Волками смотрит только парочка задиристых пацанов. Но, может, я чего-то не знаю? И даже у волков на уме вовсе не то, что я думаю?

— Кстати, попрошу писать не о Бельской…

— А что, лидер — Бельская? — воинственно вздернулся Кирилл. — У нас, между прочим, староста в классе есть!

— Ага, Кирилл Селиверстов! — засмеялась девочка с короткой стрижкой, сидящая на первой парте. Неля. Или… Света. Или все же Неля.

— Да успокойся ты, пожалуйста! — ответила я Кириллу. — Лидер — это лидер, им может стать любой, кто способен на это. Тем более что я говорю исключительно об интеллекте. Я знаю, в десятом классе есть девочка, не являющаяся никаким лидером вообще, но именно ей прочат золотую медаль при выпуске…

— На голову больная, ага! — радостно завопил Будковский.

— Обезьяны тоже всегда смеются над человеком — лысый, в ярких тряпках, ноги — как палки, тонкие, прямые… — не очень громко сказала Катя.

Девочки, сидящие вокруг нее, и Петя — холеный мальчик с правильным лицом и неуловимым взглядом — засмеялись.

— Чё? Чё она сказала? — заволновался Будковский.

— Что ты гиббон! — проорал ему Кирилл. — Тупой и волосатый! А она от богов произошла и умеет летать! Только не хочет сейчас! А так бы полетела!

— Гиббо-о-он? Я-а-а-а?!

И веселье продолжилось. Будковский нисколько не обиделся, он прыгал и показывал гиббона. Вот гиббон висит на ветке, раскачиваясь, вот он спрыгнул на землю, но очень неудачно — попал как раз на голову Славе Салову, распластанному, как обычно, по всей парте. Слава, хоть ему было и очень лень, в долгу не остался…

— Можно, я не буду писать про лидера? — спросила меня Катя, пока мальчики упражнялись в остроумии и борцовских качествах.

— Почему?

Катя посмотрела на меня и вздохнула:

— Хорошо. Я поняла. Все пишут про лидера. Только я ненавижу, когда меня ставят в пример. Вообще когда кого-то ставят в пример. Каждый — такой, какой он есть. Можно быть лучше. Но другим стать практически невозможно.

— Катя… — Я не знала, какой верный тон выбрать с девочкой, которую я опять невольно задела. — Напиши то, что ты думаешь. Напиши о том, что я тебя обидела.

— Да нет… — пожала плечами Катя. — Просто ваши вопросы похожи на тесты наших школьных психологов. Мы уже знаем, что именно они у нас проверяют, так и рисуем, и пишем. Чтобы стройная картина была, правильная. Можно, я выйду?

— Выйди…

Я увидела, что Катя взяла телефон, но не стала ее останавливать. У девочки какие-то проблемы, возможно, ей нужно позвонить.

Когда она вышла, раздался голос Кирилла:

— У нее бабка померла, вот она и ходит, изображает тоску, всех ненавидит…

— Кирилл! — шикнули на него сразу несколько девочек.

— Рассказ «Тоска-а-а-а»… — упрямо доблеял мальчик и вызывающе посмотрел на меня.

У меня сильно стукнуло сердце. Нет, я так не умею, не смогу. Мальчика нужно сейчас поднять за шкирку, встряхнуть так, как я встряхиваю Никитоса, когда он зарывается. А что я могу сейчас сделать этому наглому, глупому, жестокому мальчишке? Уже не ребенок, но еще не юноша. Ничего еще не может в жизни, а причинить боль другому может, гадость сделать может.

— У тебя жива бабушка? — спросила я его. — Встань, во-первых. И сюда выйди, к доске.

— Зачем? — лениво, но настороженно спросил Кирилл и медленно встал.

— Выйди, я сказала.

Вот откуда у учителей, много лет работающих в школе, манера говорить категорично, жестко, громко. Да потому что они — дети — не понимают по-другому! Никитос мой не понимает, девочка с грязными кудрями не понимает, Громовский из одиннадцатого, весь пятый коррекционный, Кирилл с египетским несмываемым загаром…

— Выйди! К доске!

Селиверстов не двинулся с места. Хорошо, училка так училка. Орать так орать.

— Выйди!!! Селиверстов!!! К доске!!!

— Кирилл, иди! — подтолкнула его девочка, сидящая сзади него.

— Да иду я, иду… — Поджимая губы и криво улыбаясь, мальчик прошел к доске.

— Теперь отвечай на вопрос.

— На какой?

— Про бабушку. Твоя бабушка жива?

— А что, это имеет отношение к литературе?

— А то, что ты сказал про Бельскую, имеет отношение к литературе?

— Блин…

— Минус один балл, — вздохнула я.

— С чего? Я что, на оценку отвечаю? — вскинулся Кирилл.

— У нас теперь все разговоры в классе будут на оценку. Поэтому советую язык попридерживать.

Кто-то сзади свистнул, но я не стала отвлекаться на умельцев сбить такого неопытного педагога, как я, с темы.

— Давай-давай, отвечай.

— Ну жива. И что?

— А у тебя кто-нибудь умирал уже? Дедушка, еще кто-нибудь?

— Не-а, — равнодушно сказал Кирилл.

Что? Что мне ему сказать? Как сделать так, чтобы он понял — пусть не раз и навсегда, пусть только сейчас, что есть вещи, которые нарушают невидимый, сложный и одновременно очень простой нравственный закон. Как ему сказать об этом законе, чтобы он услышал? Он не знает смысла многих слов, которые знаю я. Как ему объяснить, чтобы он понял не головой, а печенками, что нельзя так кощунственно говорить о чьем-то горе…

Класс выжидательно молчал. Громко сопел Слава, переваливаясь на парте. Молчал даже Будковский. Я чувствовала на себе взгляды. Они ждали. А я молчала. Кирилл глянул на меня наглыми повеселевшими глазами. Он понял, что я растерялась. Надо его встряхнуть как следует. Перед всем классом.