Училка

— А то! — ответила я. — Не переживай! Штаны зашьем, ноги не пропорол и ладно!

— Я завтра еще выше залезу! — пообещал Никитос.

— Непременно! — сказала я, хотела дать ему подзатыльник, занесла уже руку, но вспомнила его слова о том, что битые дети становятся преступниками. А небитые — кем? Героями и покорителями космоса? Ладно. Андрюшку не били. А он — какой честный человек! Наверняка его тоже было за что шлепнуть. Но родители нас вообще пальцем не трогали, никогда.

В автобусе я отсадила собственных детей подальше, думая о том, что если бы не Игоряшины выкрутасы, если бы знать заранее, я бы оставила их на целый день с Наталией Викторовной. Сейчас мне мои малыши очень мешают. Я-то думала, что они будут с Игоряшей, в его машине, просто приедут туда же, куда и я с автобусом, походят, посмотрят музей, усадьбу… Ладно, уже как есть.

— Тебя как зовут? — услышала я голос Светы, которая недавно смеялась над Яном.

Она подсела к моим детям и завела с ними разговор. Катя тут же перебралась к ним. Вот и ладно. Большие девочки поиграют в живые куклы, а я отдышусь и займусь их одноклассниками.

— Селиверстов! — позвала я.

Кирилл быстро обернулся. Злые, какие злые глаза. Я не должна видеть, какие они злые. Я должна видеть, какие они еще глупые. Точно? Не надо обращать внимание на то, что мальчик злой? А может, это наносное?

— Подойди сюда, сядь ко мне.

Я решительно убрала из речи лишние «пожалуйста», «спасибо» в разговоре с детьми. Они делают речь мягкой, уступчивой, необязательной, по крайней мере мою.

Кирилл, стараясь выглядеть максимально независимым, прошел по салону. Пошатнулся, еле удержался на ногах, покраснел, посмотрел на меня с ненавистью.

— Я же не виновата, что ты чуть не упал! — негромко сказала я ему, постучав по пустому сиденью рядом с собой. — Присаживайся, не размышляя.

— Промывка мозгов? — тоже негромко спросил Кирилл.

Я мельком посмотрела, как одет мальчик. Да как обычно. Вполне стильные недорогие вещи, давно не стиранные, оторванный хлястик, вырванная с мясом кнопка на куртке. Из кармана горчат теплые вязаные перчатки, а руки красные, обветренные, шарф намотан кое-как. Не провожали, значит, на экскурсию родители. Спали.

— Садись, садись.

Я не стала сразу заводить разговор. Кирилл напряженно сидел рядом со мной, ожидая вопросов. Потом начал удивленно на меня поглядывать. Покашлял, покрутился.

— Ан-Леонидна, а вы хотели что-то спросить? — наконец не выдержал он.

Я посмотрела на пацаненка. Надо начинать с нуля. Надо забыть ту безобразную сцену. И как жестоко и глупо он высказывался в адрес Кати, и как я не очень грамотно и достойно давала ему отпор. А я не могу. Я вижу перед собой маленькую сволочь. А это неверно. Неизвестно, что из него получится. Пока он и хороший, и плохой, он еще растет, он формируется. Он еще не сволочь. Так, сволочёнок.

— Ты с кем живешь? — постаралась спросить я как можно нейтральнее. — Тоня, отвернись, пожалуйста, совершенно неинтересные для тебя разговоры. Обсуждаем раннее творчество Чехова.

— А-а-а… — разочарованно протянула Тоня, которая вся уже просто вылезла с переднего сиденья к нам, лишь бы разобрать, о чем именно я говорю с Селиверстовым.

Кирилл смотрел на меня с привычной ненавистью. Может, я неверно читаю его взгляд? Может быть, это взгляд затравленного, привыкшего защищаться ребенка?

— Я на такие личные темы с вами говорить не буду, — процедил он сквозь зубы.

— В смысле? — удивилась я.

— Я же не спрашиваю, замужем вы или вас муж бросил.

Как реагировать? Смеяться? Не обращать внимания? Относиться как к глупому, неразумному зверьку, научившемуся кое-как лопотать и штаны застегивать? Наорать на него? Уничтожить? Высмеять? Нет, я не знаю.

— Спроси, — спокойно ответила я.

— Мне неинтересно, — процедил он. — И не надо ко мне лезть.

Грубо. Обидеться? Вряд ли это будет правильно сейчас. Ведь он как раз на это рассчитывает, скорей всего подсознательно.

— Кирилл… Отчего тебе так плохо? Ты недоволен собой? Или у тебя что-то не так в семье? Я об этом спрашиваю. Ты с мамой и папой живешь? Ведь всё равно мне нужно это выяснить. Скоро родительское собрание. Я просто по своей должности должна знать обстоятельства жизни каждого из вас.

— Я — лучше всех живу! — упрямо ответил мне Кирилл.

— Это понятно.

Настаивать? А какая мне, в самом деле, разница, с кем живет этот маленький хам? Я хочу ему помочь? Чем? Заменю отца, если он живет только с мамой? Выполню часть материнских функций, которые явно не выполняет мама, — пришью все оторванные хлястики, заставлю мальчика помыть и намазать кремом ботинки, на которых засохла соляная корка, а главное — выслушаю, поговорю, разобью корку на его душе, не дающую ему жить спокойно, мешающую, саднящую? Вряд ли.

Селиверстов смотрел на меня непроницаемыми темными глазами.

— Я не буду с вами разговаривать о своей личной жизни.

— Хорошо.

— Я могу идти?

— Иди, конечно, Кирилл.

Проиграла, сдалась. Не знаю, не умею, не могу. Не знаю, как.

Сзади я услышала веселый смех. Смеялась Катя — она, слава богу, стала оживать после смерти бабушки, — смеялись девочки вокруг нее. Дико хохотал Никитос, переливался нежным колокольчиком Настькин голосок. Так, там порядок. Будковский стучал по переднему креслу, отбивая ритм, и довольно мелодично напевал популярную песню Трофима о весне, которая обязательно придет. Да, очень актуально. А то сегодня — пятьдесят третье февраля. Конец марта, а морозище, снегу — в январе бы так, весной не пахнет — нет даже намека на этот особый запах, в котором есть и прелый снег, и теплая, влажная земля, и соки просыпающихся деревьев, и еще что-то загадочное, что я тщусь определить для себя много лет. Такой запах бывает только весной, однажды утром встаешь и понимаешь — зима бесповоротно ушла. Но это еще впереди.

Я услышала, как нарочито громко и зло смеется Кирилл. Ну конечно, мальчик, ты же должен показать мне, как тебе легко и хорошо после всех моих вопросов и твоих смелых не-ответов. Я позволила сегодня, чтобы ты мне хамил, не обрезала, не заткнула, хотела по-человечески, не попала в тебя, не зацепила своей человечностью. А я была искренней? Вполне.

Больше я никого к себе звать не стала. Сидела, смотрела в окно, радовалась, что выехали из города. Я уже забыла, как красиво Подмосковье в это время. Да здесь в любое время красиво, просто мы не ездим на дачу зимой и ранней весной, там у нас нечего делать. Топить буржуйку и сидеть около нее, трястись от холода, готовить на ледяной кухне, где все предметы имеют температуру воздуха на улице, собирать оледеневшие трупики мышей, приклеившихся на наши самодельные мышеловки-картонки, мечтать, как хорошо все-таки будет здесь летом, и потом мчаться домой, в теплую квартиру, попить чаю, который не стынет, пока ты его наливаешь, погреть закоченевшее тело в ароматной ванне…

— Анна Леонидовна, можно к вам сесть? — Не дожидаясь ответа, на пустое сиденье рядом со мной опустилась Неля, симпатичная девочка с короткими светлыми волосами, одна из тех, кто оделся в поездку покрасивее, а не потеплее. — Посижу здесь с вами, ладно? А то заколебали меня…

Я с трудом удержала вздох. Привязываться сейчас к ней со словом «заколебали»? Слово как слово, бывает хуже, сказала я себе. В один день я их не переделаю. Да и вообще переделаю вряд ли. Разве что заставлю у себя на уроках быть посдержанней в красках и выражениях.