Училка

— А детям она тоже рассказывает все, что знает? — спросила я Розу в тот же день, когда мы встретились в столовой. Какой бы ни был там плохой чай, а общаться я хожу каждый день.

— Ох, знаешь, сколько жалоб! Класс за классом просят перевести к другому физику. А нельзя же одного человека нагружать! Да она нормальный педагог! К предмету это не имеет отношения. Родители не о том переживают, я скажу тебе. Она тормошит детей. Пусть подумают — о том, об этом… Ничего, урок политинформации вместе с физикой. Она же не обижает никого. Вполне справедлива, оценки не занижает. Предмет свой знает. Пусть говорит. Не запретишь.

— И что, дети ее воспринимают всерьез?

Роза улыбнулась.

— Сложно сказать. Любой неформат… Вот тебя дети воспринимают всерьез?

— Надеюсь, что да.

— И я тоже надеюсь, — вздохнула Роза и похлопала меня по плечу: — Ничё, ничё! Что там, кстати, у тебя за история? Будковский какие-то слова записывает за детьми, ты его подрядила? Что за подряд? Не поделишься?

Я понимаю, когда ты сидишь в тапках и теплых носках на лоджии и сама себе командир — что перевела сегодня, то и перевела, — тебе хорошо, удобно. А когда ты становишься частью системы, в системе всегда есть кто-то, кто имеет право задавать неудобные и неприятные вопросы. Роза имеет право — и на вопрос, и на тон. Тон ужасно противный. Она командир роты, я — солдат пехоты. Маленький и грязный.

— Я назначила Семена ответственным за плохие слова.

— За мат? — уточнила Роза.

— Нет, за «чё», «прикольно», «отстой». Такие вот.

— А что плохого в слове «прикольно»? — удивилась Роза. — Нормальное слово…

— То, что это этимологически от глагола «приколоться», которым пользуются наркоманы. Означает — получить удовольствие случайно, вместе с кем-то, из одного шприца.

— Да? Ты откуда это взяла?

— Прочитала статью в журнале.

— А! — засмеялась Роза. — Я-то уж думала!.. Поменьше журналов читай! Там тебе написано, что и Пугачева похудела, и все Весы в октябре разбогатеют на миллион, все-все, и сколько двойников у Путина, и когда следующий конец света, раз предыдущий не состоялся…

— Я не такие журналы читаю, Роза, — аккуратно остановила я командира своей роты. — Это было исследование доктора наук, в журнале «Знание — сила».

— Да? — Роза недоверчиво посмотрела на меня. — Ладно. А ты думаешь, ты хорошо придумала с тем, что Будковский теперь ходит за всеми и требует денег или сухариков, если кто-то ляпнул не то словцо? А иначе он насобирает мусорных слов в тетрадочку, и ты всем колов наставишь?

— Да что за бред?

— Ох, Аня-Аня… — покачала головой Нецербер. — Зря мы тебя взяли, кажется. Хорошая ты тетка, конечно, но настолько далека от реальности! Когда в следующий раз тебе такая хрень в голову придет, посоветуйся со мной, замётано?

— Минус один балл, — вздохнула я. — Приблатненная лексика. Тюремный лексикон.

Роза гневно взглянула на меня, вздернула заблестевший подбородок и пошла прочь от меня. Зачем я так? Она мне хочет помочь. Я делаю ошибку за ошибкой.

— Семен! — окликнула я очень кстати пробегавшего мимо Будковского. — А ну-ка иди сюда!

— Да, Ан-Леонидна! — с готовностью откликнулся мальчишка и вытянулся передо мной. Рядом с ним нарисовался вечный друг Вова Пищалин.

— И сколько наторговал? — спросила я без предисловий.

— Вот западло! — тоже не стал ходить вокруг да около Будковский. — Я ж сказал — стуканут! Кто настучал, Ан-Леонидна? Бельская? Или Нелька?

На «Нельку» активно закивал Пищалин.

— Не-е… не Бельская… Нелька или Тонька… Салов! Во, точняк! — продолжал, абсолютно не смущаясь, вслух размышлять Будковский. — Я как раз его сегодня утром на банку тоника раскачал.

Нет, они меня не воспринимают всерьез. И они — хорошие дети. У меня выходит, что все — плохие. Нет, все хорошие. Только глупые. Ведь может такое быть? Хороший, добрый и глупый. Национальный герой русского фольклора. Всё, что он делал — от глупости.

— Сеня, дай мне сюда тетрадку, в которую ты все слова заносил.

— Я ее потерял! — сказал Семен с видом записного Ивана-дурака.

— Ясно. Всё, больше не нужно ничего собирать. Хватит. Будем бороться другими методами.

— Не скажете, кто настучал?

— Скажу. Роза Александровна.

— М-м-м… — разочарованно промычал Будковский. — Жалко. А ей кто настучал? Пойдем, — он пихнул друга Пищалина, — узнаем.

— Семен! — я попробовала остановить обормотов, но они, улюлюкая, унеслись прочь.

Это хорошие добрые дети. Из них еще можно лепить. Что слепишь, то и будет. Смотря какой будет скульптор. Но ведь болванка, заготовка уже есть? И материал — какой есть, такой и есть. Из пластилина не слепишь то, что из глины…

Глава 21

Восьмой «В» сегодня сидел в полном составе. Наряженные, накрашенные девочки, расхристанные, развалившиеся на стульях мальчики… А если по-другому? Симпатичные девочки, которые очень хотят нравиться окружающему миру, и раскованные мальчики, люди другого века. Пусть так.

— У меня вопрос к вам такой: о чем роман Достоевского «Униженные и оскорбленные»?

Семенова тут же вскинулась:

— Можно?

— Сейчас, подожди. Я хотела бы услышать каждого. Для этого придется взять ручку и написать. Не более полстраницы. Лучше менее. Кому удастся сформулировать в одно предложение, вообще прекрасно. У вас пять минут. Всем удалось прочитать роман? Он не очень большой.

— Всем! — бодро ответил мне за всех Сапожкин. — А можно устно?

— Нет, нельзя. Устно мы еще поговорим. А сейчас оформите мысли в слова.

— А в картинки можно? — спросила Полина, одна из четырех девочек, которая осталась в классе, когда Тамарин объявил мне бойкот.

— В картинки можно оформить дома и принести.

— А в аниме можно?

— Лучше котят тогда нарисуй.

— А можно?

Нет, она не смеется надо мной. Я смеюсь над ней. Я, сильная, умная, начитанная, прочно стоящая двумя ногами на земле, еще молодая и бодрая, уверенная в той правде, о которой узнала от великих, оставивших после себя навечно страницы общечеловеческой мудрости, смеюсь над глупой маленькой девочкой, с которой еще никто из тех великих не поделился своей мудростью.

— Рисуй так, как видишь.

— А вы поставите мне оценку?

— Безусловно. Но сейчас нужно все равно постараться выразить мысли и ощущения словами.

Пока дети писали, я смотрела на них и старалась сквозь нелепые прически, грязные взъерошенные хохолки у мальчиков, откровенные блузки девочек — увидеть детей, уставших от зачастую невыполнимой программы по всем предметам, от системы тестирования и зачетов — у них же каждый день или контрольная, или проверочная работа. У старшеклассников практически не бывает дня без тестов. Я должна не раздражаться, я должна понять и пожалеть. Так ведь учит Федор Михайлович Достоевский? Если я сама этого не умею, зачем я буду преподавать детям русскую классику? Что я смогу в ней понять? Только с позиции крайнего идеализма можно искренне преподавать русскую литературу. А неискренне — зачем?