Учите меня, кузнецы (сказы)

Удивляло сородичей в Темном Ненце и вот еще что… Знают: слепой он. Шило к глазу неси — не отпрянет. А людей узнает. Не по голосу — по походке, по дыханию. Соседство в триста верст, не встречались годы, а он приезжего за три чума опознает, по имени называет. На памяти остался и тот случай, когда он докторшу спас. Каюр у нее тайком допьяна напился, а ей к срочному больному надо. Рискнула одна ехать. Оленей-то посреди тундры и упустила. Пешком шла. Обессилела. Застывать начала. Никто ее криков не слышал — Темный Ненец услышал. Все стойбище взбудоражил, направление указал.

Погоду предсказывал. Здесь, конечно, раны… Глаза. Стали его в тундре как бы за провидца какого почитать.

Второго Дунайку Третий сменил, Третьего — Четвертый…

Много, новостей слышит за последние годы Темный Ненец. Рассказывают ему зрячие сородичи, что летают над тундрой крылатые железные нарты-самолеты, ходят по рекам белые красавцы теплоходы, по вечерам в поселках зажигаются «русские звезды» — э-лек-три-чес-тво. «Умные говорящие деревья» — ра-ди-о — веселят сердца людей музыкой, песнями.

А еще рассказывают сородичи, что появились в тундре белозубые бородатые люди — ге-о-ло-ги, построили бу-ро-вы-е вышки и сейчас железом долбят, грызут студеную, мерзлую землю, ищут газ — «голубой огонь», который осветит и согреет чумы, подарит ненцам «второе солнце».

— Саво (хорошо), — кивает головой Темный Ненец.

А однажды задрожала на бойце Индейке старая малица: Ленин в тундре! Пришел!

— Где?! — сорвался голос у Темного Ненца. — Где?! Не слышу бега его оленей!..

— Пришел! В поселке! Стоит на высоком камне лицом к сиянию, рукой к сиянию…

— Дружинника Индейку… не звал… не искал?..

— Он молчит. Он неживой. Он — па-мят-ник.

В жизни не слыхал такого слова Темный Ненец. Смутился старый, озадачился. Однако в тундре же Ленин… В тундре! Как Акеша говорил…

— Живы ли его белые олени?

— Нет оленей у Ленина. Даже серых нет.

— Есть ли у него чум, еда, чай?

— Нет чума у Ленина. Не пьет он чая. Он — па-мят-ник.

— Есть ли у него ружье, собака, одежда?

— Нет ружья у Ленина. Нет собаки у Ленина. В легкий пиджак одет Ленин. В руке фуражку сжал. Голова лысая. Лицом к сиянию. Но ему не холодно. Он — па-мят-ник. Застыл. Не движется.

— Разве иссякла тундра мехами, разве перевелись в ней белые олени? — задал сородичам последний вопрос Темный Ненец.

— Не иссякла тундра мехами, не перевелись в ней белые олени, — ответили Темному Ненцу сородичи.

…Известный всем в районном поселке милицейский старшина Иван Иванович, имеющий к тому же прозвище «Самособой», шел на жиденьком заполярном рассвете с дежурства домой. Шел, размышлял, чем жена угостит его: оленьим ребрышком или рыбной котлеткой? Чайку опять же крепкого — дна не видать «капитанского» — выпить жаждалось. И вдруг нежданно-негаданно регистрирует он своим старшинским взглядом небывалое в милицейской практике нарушение. К памятнику Ленина лесенкой приставлены нарты, к нартам три белых оленя привязаны, и люди в малицах исхитряются надеть на бронзового Ильича… малицу.

— Эт-то што?.. — оторопел, приостановился, спросил сам себя Иван Иванович. — Это как понимать надо?

По улицам народ движется. Иному уж на работе надо быть, а он остановился и наблюдает, как Ильича, симбирца-волжанина, северянином обряжают.

— Ребята! Ребятушки… — дал голосом «петуха» Иван Иванович. — Вы это… само собой… чего удумали?

С постамента — слово по-русски, два по-ненецки, кое-как поясняют:

— Приказал Темный Ненец одеть Ленина в малицу. Худо ему на ветрах да морозе с голой головой. Зябко в одном пиджаке стоять в нашей тундре. Разве иссякла она мехами? Разве перевелись в ней белые олешки?

Окончательно растерялся Иван Иванович. С одной стороны посмотреть — теплом да любовью своей народ Ильича одаряет, с другой — нарушение же! Притом скопление публики… И посоветоваться не с кем — прямого начальства нет. Одному и немедля вопрос решать надо.

Оглядел Иван Иванович еще раз окрестности — сам один должностное лицо.

— Это что за стратегик такой у вас — Темный Ненец? По темноте, само собой, знаете чего натворить можно?.. А со скульптором вы согласовали?! Может, он в корне за основу не примет! Притом, местные власти есть, хоть и в командировке… Где он, ваш Темный Ненец?

— Хотел сам приехать… Заболел шибко. Нас послал. Сорок лет Ленина ждал…

— Не положено, ребята, поймите мое разъяснение, — принялся убеждать Индейкиных соплеменников Иван Иванович. — Вон, посмотрите! Вон, пожалуйста… Главный геолог экспедиции идет… Думаете, куртку, шапку, унты свои пожалел бы? А вон хирург! А вот начальник аэропорта… Да любой из здесь стоящих не токмо что форму — последнюю рубашку, как говорится… А не положено.

Стало быть, и не положено, раз старшина говорит. Трое суток добирались до своего стойбища Индейкины посланцы.

В сознании еще Темного Ненца застали.

— Отдали вы Ленину белых оленей?

— Отдали, — кивают.

— Стрелял ли он из моего ружья?

— Стрелял, — кивают. — Песцу в ушко попал.

— Приласкался ли к нему Четвертый Дунайко?

— Приласкался. Погладил Ленин его.

(Дунайко в соседнем стойбище оставлен был. Пусть в светлой вере умрет Темный Ненец, дружинник Индейко.)

Под утро забываться стал.

— Владимир Ильиць… Дунайко собака хоросая… хоросая… хоросая…

Похрипит, побулькает грудью и вдруг — песня:

Винтовоцька, бей, бей, Винтовоцька, бей!

Вихри враждебные снятся. Снятся до смертного часа старым бойцам.

— Скоро-скоро отряд ходи, Миколка! Индейко стрелять будет!

…Второй месяц пошел, как я дедушкой Нянем зовусь. И с ненцами, и с хантами, и с татарчатами передружился, и с селькупами. Теперь уж про себя песни слышу:

Дедко Нянь, дедко Нянь, Нам воробушка достань.

А где я им в Заполярье достану воробушка?.. Смейтесь, огольцы этакие. Индейкиного внучка, однако, наособицу отличал. Сидим как-то в моей дежурке, и лепит он по памяти своего дедушку — Темного Ненца. Мне, ясное дело, любопытно. Вдруг задает мне Петрушка такой вопрос:

— А почему нельзя Ленину в малице? Почему заругался Иван Иванович?

Как ему объяснить?

— У скульптора, — говорю, — он без малицы отлит, и неправомочны мы…

— Не был он в тундре! — загорячился, заобижался на скульптора Петька. — Разве правильно это: в одном пиджаке, голова непокрытая… В тундре так никто не живет. И Ленину так нельзя.