Учитель (Евангелие от Иосифа)
Шрифт:
«Седьмой ангел вылил чашу свою на воздух; и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий — Совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Великое землетрясение!»
Ёсик выдержал паузу. После которой произнёс точную фразу: «Прошло время…»
Прошло время — и вековой надежде евреев на воссоздание своего Царства наступил решительный конец. И трагический. Это произошло недалеко от Кумрана, в высокогорной крепости Масада у Мёртвого моря. В последней цитадели еврейских партизан.
В последнем
С той поры Еврейское Царство стало Божьим, сказал Ёсик. Оно перекочевало в сердца и умы миллионов христиан. А «Новый Иерусалим» перекочевал на небо.
Именно в Масаде оборвалась безграничная вера евреев в благосклонность бога. Весь Десятый Римский Легион осаждал крепость целых два года…
Когда наконец римлянам удалось воздвигнуть плотину и пробить в цитадели брешь, её защитники покончили с собой. Все до единого — 960 человек. Не сомневаясь ни в том, что тем самым они провели 15 тысяч осаждавших их римлян, ни в том, что когда-нибудь воскреснут во плоти.
А кончали с собой организованно. Избрали десять мужиков, которые перебили остальных. Вслед за чем — по жребию — избрали из десятки одного, сперва заколовшего товарищей, а потом и себя. Предварительно спалив все жилища.
— А откуда это известно? — удивился я.
— Каким-то чудом одной бабе удалось спрятаться. Не себя спасала, а детей…
— Всё равно предательница, — рассудил я.
— Она просто не поддалась речи.
— Какой речи?
— В которой начальник еврейского гарнизона уговорил всех кончить самоубийством.
— Уговорил? — снова удивился я. — Евреев? Их невозможно уговорить. Порождают Иисуса и Маркса, но сами за ними не идут!
Ёсик улыбнулся:
— Евреи — хорошие ораторы, товарищ Сталин.
— Знаю, — буркнул я. — Но главное в ораторстве не красота слога, а то, чтобы сказать правду…
— А этот начальник сказал такое, о чём никто пока не знает — правда это или нет.
— Троцкий играл именно на этом…
— Он произнёс хорошую речь…
— Троцкий?
— Начальник гарнизона.
— А почему та баба не поддалась?
— Детей, наверно, любила больше, чем себя…
Я ухмыльнулся.
— А начальник сказал сперва, что с тех пор, как люди научились размышлять и вплоть до наших дней, — все, мол, включая наших великих предков, только и твердят, что жизнь, а не смерть, есть источник несчастий. Ибо смерть освобождает наши души и позволяет им возвратиться туда, где несчастий нет.
Я снова ухмыльнулся.
— Этот начальник, — продолжил Ёсик, — сказал потом, что союз души и тела, небесного и земного, уродлив. И неестествен. Хотя даже в теле, даже запертая в нём, душа способна на многое. Она обращает его в орган своего осязания и помогает земному познать кое-что из того, на что оно не способно. Обретя же свободу от тела, душа возвращается в своё царство. Непостижимое на земле. И с земли незримое, как — Господь…
— А при чём это? — оборвал я Ёсика, но он не послушался:
— И этот начальник закончил речь призывом встретить смерть, как встречает её непорабощённая плотью душа. Радостно. Ибо того хочет Закон…
— При чём это всё? — повторил я с раздражением. — При чём эти евреи?
— Как «при чём»? — удивился и Ёсик. — Иисус, товарищ Сталин, тоже
был еврей, а во-вторых…— «Тоже» — как кто? — остановил его я.
— Как те, в Масаде.
— А при чём, говорю, вся эта Масада?
— Я как раз начал говорить… Я сказал «во-вторых», но вы прервали… А во-вторых, Иисус был одним из тех, кто защищал Масаду и совершил самоубийство…
— Так значит, этот начальник в Масаде и был Иисус?
— Нет, того звали Элеазар…
— Неужели Иисус и там не стал начальником? — удивился я и посмотрел Ёсику в глаза.
Они были печальней, чем когда я пожал ему руку при знакомстве. Прошло какое-то время. Паузу в этот раз прервал я:
— Майор! Вы сказали «прошло какое-то время». После падения Иерусалима и до падения Масады. До краха надежды. Когда «Новый Иерусалим» перекочевал на небо… Сколько же именно прошло времени? Сколько ещё Учитель прожил после Иерусалима?
— Четыре года. Масада пала в 74-м году…
— Ещё четыре года? — повторил я.
— Ещё четыре года, — кивнул Ёсик.
— Четыре года — небольшой срок, — рассудил я после новой паузы. — Сегодня у нас, если забыть о глупостях, идёт 1949-й. Через четыре года… будет 1953-й… Малый срок…
Ёсик смотрел не на меня. На свою правую кисть. Которую — заметив мой взгляд — тотчас же укрыл в левой.
Я решил отпустить майора и поднялся с места. Поднялся и он.
— Ар брундеба! (Не возвращается!) — сказал я о Лаврентии.
— Диах, ар брундеба! (Так точно, не возвращается!)
— Шен дабрунди машин. (Возвращайся тогда сам.)
Он кивнул и направился к двери.
— Иосеб! (Иосиф!) — придержал я его.
— Иосеб? (Иосиф?) — обрадовался он.
— Гцхениа? Гинда — Иосе дагидзахо? (Что, оскорбился? Хочешь — буду звать Иисусом?)
— Ёсика дамидзахет! (Зовите Ёсиком!)
— А Лаврентий знает об этом?
— Об Армагеддоне? — спросил он.
— И об Армагеддоне, и о Масаде. О том, что между ними прошло лишь четыре года.
— Не думаю! — и вышел.
Я забрал Библию со столика, шагнул к полке, вернул книгу на место, перед Булгаковым, и вскинул глаза на Надю.
— Ещё четыре года! — сказал я ей и направился в гостиную.
94. Говорит без желания что-нибудь сказать…
Услышав за дверью голос Ворошилова, я спохватился и вернулся в комнату. Климент Ефремович, по-видимому, увлёкся тостами за победы, а теперь уже — чего я терпеть в нём не мог — пел о них пьяным голосом. Причём, о тех победах, к которым прямого отношения не имел:
Ехал я из Берлина по дороге прямойНа попутных машинах, ехал с фронта домой.Ехал мимо Варшавы, ехал мимо Орла, —Там, где русская слава все тропинки прошла-а-а…Трезвый Ворошилов пел неплохо. Был певчим в церкви. Подобно мне. И Молотову. Но подпевал не он. Подпевали Булганин — по служебной обязанности министра обороны, Хрущёв — по душевной весёлости хохольского везунчика, и ещё кто-то.
Наверняка не Берия, который Ворошилова называл почти по Иоанну, — «красным всадником без головы». И подпевать ему не стал бы.