Учитель истории
Шрифт:
— Читайте, переводите, — затеребил Шамсадов плечо Безингера.
— Передаю:
Люди! Будьте Человеками! Всемерно познавая — знайте меру, Берегите созданный для вас Мир!Утро
Солнце уже высоко. На юге, будто совсем рядом, возвышаясь над тонкой пеленой легкого тумана, величественно застыли непокорные остроконечные ледники. А чуть ниже, под мощной сенью вскипает жизнь, всюду бьют ключи, со скал низвергаются водопады, все цветет, аромат лугов, шелест первой листвы, мерный гул диких пчел, первая, бледно-желтая бабочка, а над всем этим миром парит пара горных кавказских орлов.
С сутулых, обвислых плеч старика струится пар. Они еще стоят над могилой.
— Ана, отныне я буду жить здесь, возле тебя, — тихо шепчет Безингер. — Построю дом, Малхазу школу и все остальное. Буду каждый год, пока живой, в это время тебя навещать.
— Я тоже, — повторил Шамсадов.
Они сделали несколько шагов, и Малхаз дотрагиваясь, остановил попутчика.
— Зембрия, ой, Давид, даже не знаю, как Вас правильно величать. Вы простите меня. Я Вам так благодарен, — и он, очень маленький, обнял Безингера, ткнулся головой в его предплечье.
— Это ты меня прости. Прости за все… И, если можешь, прошу, зови меня отцом.
Они не заплакали и не засмеялись, даже слова не сказали, только еще крепче друг к другу прижались…
До родного Гухой и далеко, и близко. Малхаз торопится, вперед убегает, а у напарника шаг широк, да нетороплив.
— Не беги, — шутит Безингер. — все равно теперь без меня в село не войдешь… Лучше скажи, где запрятал наш телефон. Традиция хорошо, а с цивилизацией в ногу идти надо.
Хитро улыбаясь, да все же сторонясь Малхаза, Безингер куда-то дважды позвонил.
— Две отличные новости, — радовался он. — Первая, плоды Аны. Вчера приняли Конституцию Чеченской республики. Может, она и с огрехами; станете сплоченным народом — отшлифуете…
А вторую пока не скажу, сам увидишь.До Гухой оставался последний перевал. Малхаз, как обычно, убежал вперед, и пока Безингера поджидал, все не мог налюбоваться.
Леса ожили, налились сочной мутноватой зеленью, на альпийских лугах вся гамма цветов, все жужжит, пестрит, порхает; соловьи заливаются, ласточки над горами кружатся, и по-прежнему слышен шум водопада, Аргун кипит, рвется к равнинам, и все по-старому и по-новому, и лишь одного раньше не было — в межгорной лощине, то ли от щедрых талых вод, то ли от подземных ключей, образовалось обширное манящее голубое озеро, в нем уже купаются облака и стая перелетных белых лебедей.
И в это время Малхаз из-за спины услышал шум, родной говор и крики восторга. На горе их встречает множество людей — вся родня, односельчане. Как всегда, во главе всех директор Бозаева и мать. Чуть сбоку смущенная и счастливая Эстери. А впереди всех сказочно-очаровательная девчурка; зеленовато-синие забавные глаза, вся в белом, сама беленькая, и белые бантики в золотистых кудряшках.
— Внучка, внучка моя! — закричал издали Безингер, и обгоняя Малхаза, на ходу. — Отгадай, отгадай, как зовут?
— Ана, — тихо прошептал отец.
— Конечно, Ана, Ана Аланская-Аргунская! — ликовал старик, взяв на руки девчонку, целуя ее, с нею на руках танцуя, и вдруг, обернувшись к Малхазу. — Я забыл, как по-чеченски красивая земля, красивое озеро.
— Эх, «забыли» Хазарию! Хаз-Ари, Хаз-Ам!
— Да, да! — громогласно воскликнул дедушка. — Это, действительно, Хаз-Ари, Хаз-Ари, Хаз-Ари, Хаз-Ам!
Вечные горы цветущего обновленного Кавказа подхватили этот звук, понесли по вершинам, ущельям, долинам, и, с аккордом мажорной тональности, разнесли звонким эхом по всему миру:
— Хаз-Ария, Ария, Ария… Аминь!