Учитель

Александр Петрович подошел к балконной двери и выглянул на улицу. Мелкий снежок кружился в воздухе. Небо затянуло тучами, большими и темными.

– Это сегодня, Шарик, границы открыты, живи где хочешь, живи как хочешь. Было бы желание к чему-то стремиться в жизни, только вот с этим у людей проблема. Если они и стремятся к чему-то в этой жизни, так это к деньгам. А вот были бы у меня миллионы и что?
– Александр Петрович повернулся к собаке.
– Спасли бы они меня от смерти? Фигушки. Миллионеры тоже смертны, старуха с косой никого не щадит, ни бедного, ни богатого. Но миллионы иметь все же хорошо. Можно много добрых дел сотворить. Я бы вот, например, наш киевский зоопарк приватизировал и вынес бы его за территорию города. А что? Ты б, Шарик, видел в каких условиях содержатся там животные. Аж слезы на глаза выступают, когда смотришь на то, как животные в клетках мучаются, да и кормят их там не лучше того, как фрицы наших в лагерях кормили. Будь они неладны, изуверы. Эх, моя б воля, я бы вообще зоопарки запретил. Животные должны жить в природе, на воле, а не в заточении и служить потехой для жестоких людей. Безумцы! Вас бы в клетки! Вас бы на привязь! Ох, Шарик, Шарик, не знаю, человек - очень жестокое и эгоистичное существо. Вы собаки намного добрее нас, думаю, может из-за того, что у вас не настолько развит разум?

– Александр Петрович подошел к креслу и положил руку на голову собаке.
– Пойду, дружок, поем чего-нибудь. Захочешь, приходи на кухню и тебя чем-нибудь угощу.

Старик направился на кухню, собака же, заметив куда пошел старик, соскочила с кресла и побежала за ним.

– Я на кухню и ты за мной, - Александр Петрович улыбнулся, увидев Шарика, вбегающего на кухню.
– Значит, составишь мне компанию, чтоб мне не скучно было одному есть.

Александр Петрович подошел к плите, чиркнул спичку и зажег конфорку под сковородкой.

– Не больно мне и хочется есть, Шарик, - сказал Александр Петрович.
– Но отказаться от жареной картошечки не могу. Как полюбил ее в детстве, так до сих пор и люблю. Привык, наверное.

Собака, вбежав на кухню, устремилась к своей миске под окном. Но собаку ждало разочарование, миска была пуста. Шарик посмотрел на Александра Петровича и мотнул хвостом. В глазах зажегся огонек.

– Ай-яй-яй, Шарик, никто тебя не кормит, да?
– спросил старик, потянувшись за черпаком.
– Сейчас мы это дело исправим. Хочешь, могу тебе компоту налить, а могу и борщику. Что выбираешь?

Шарик облизнулся, после чего уселся на лапы и замотылял хвостом.

– Вряд ли ты, дружок, удовлетворишься компотом, - старик улыбнулся и поднял с пола собачью миску, затем снял крышку с кастрюли и зачерпнул черпаком содержимое.
– Что-то мне подсказывает, что от борща ты вряд ли откажешься. Наша Надюша готовит чудесный борщ и ты это знаешь, недаром так барабанишь хвостом по полу.

Едва Александр Петрович вернул тарелку на пол, Шарик ткнулся мордой в тарелку и набросился на борщ с таким аппетитом, словно не ел неделю.

– Ешь, ешь, - старик подергал собаку за хвост. Шарик сделал несколько вялых попыток высвободить хвост из рук Александра Петровича, но этим и ограничился, содержимое тарелки его притягивало больше, чем проблемы с хвостом.

– Одного накормил, пора и второго кормить, - Александр Петрович выключил газ и взял чистую тарелку с вилкой. Сняв крышку со сковородки, он высыпал содержимое в тарелку, после чего поставил тарелку на стол и подошел к холодильнику.

– Где-то тут были... ага, вот они, - Александр Петрович вынул из холодильника банку с консервированными огурцами и поставил ее рядом с тарелкой на стол.
– Вот теперь можно и начинать трапезу.

Старик сел за стол, открыл хлебницу и вытащил из нее половинку черного хлеба, затем взял нож и отрезал себе кусочек.

– Приятного аппетита, Шарик, - сказал Александр Петрович, взглянув на собаку. Та заканчивала вылизывать тарелку и вскоре уже сидела возле стола и смотрела на старика, не забывая барабанить хвостом по полу.

– Ненасытный ты Шарик, прям как человек. Все тебе мало. Так и быть, поем и потом еще черпак борща получишь, но это только, когда поем. Так что, дружок, жди.

Александр Петрович откусил кусок хлеба и принялся за картошку. Какой же она вкусной была! Ему казалось, что он никогда не ел ничего более вкусного. У него даже аппетит появился. Старик воткнул вилку в котлету и поднес ее ко рту. Внезапно, пораженный мыслью, замер. Рука дрогнула и медленно опустилась, котлета вернулась на тарелку.

– Что ж ты делаешь?
– прошептал Александр Петрович.
– Совсем недавно ты озаботился жизнью животных, а тут собрался съесть частицу живого существа. Не лицемерие ли это? Говорить одно, желать одно, а делать другое? Этого хочет твое сердце? Или может быть это желание твоего разума? Нет, мое сердце против лжи, против любого зла, оно хочет нести в мир добро и любовь, а не ненависть и смерть. Так почему же ты, - Александр Петрович коснулся вилкой котлеты так осторожно, словно боялся, что она живое существо, способное чувствовать боль, - ешь пищу из убиенных живых существ, убиенных на потеху и утоление голода других живых существ, возомнивших себя венцом творения, самовольно решающим кому жить, кому умирать. Невежественен человек и дела его невежественны. Прости мне мое невежество, - пробормотал Александр Петрович, глядя на кусок мяса перед собой.
– Надеюсь, когда-нибудь оно все же покинет меня.

Старик взял тарелку и поднялся из-за стола.

– Шарик, это твоя еда, но не моя, - Александр Петрович наклонился и высыпал содержимое тарелки в собачью миску.
– Ешь, мой дружок, ешь, - рука принялась гладить собаку, вновь уткнувшуюся мордой в миску и довольно махавшую хвостом.
– Ешь, - вздохнул Александр Петрович и опустился на стул.
– Где искать истину, как не в своем сердце. Где черпать мудрость, как не в своем сердце. Где найти удовлетворение, как не в своем сердце.

Александр Петрович встал со стула и подошел к шкафу с посудой. Открыв дверцу шкафа, старик достал чашку, после чего снял крышку с кастрюли с компотом и налил в чашку компот.

– Хорошо тебе, Шарик. Ты не настолько разумен, как я или какой иной человек. В своей разумности мы позволяем слишком многое из того, что не должны делать. Вместо того чтобы оберегать матушку-природу, мы ее убиваем, вместо того, чтобы жить в мире, мы развязываем войны, вместо того, чтобы любить, мы ненавидим. Жалок человек, жалок в своей разумности. Когда-то эта разумность его и уничтожит. Благо, мои глаза не увидят этого.

Александр Петрович поднес чашку к губам и отпил из нее, затем взял кусок недоеденного хлеба и сел на стул. Какое-то время старик сидел, ел хлеб и запивал компотом. Его взгляд был устремлен за окно, туда, где в своем невесомом танце кружились снежинки.

– Хоровод жизни и смерти, - пробормотал Александр Петрович, наблюдая за снежинками.
– Жизни и смерти.

Старик улыбнулся. Ему казалось удивительным, то, что он не испытывал никакого страха, когда думал о смерти. Смирился ли он с ней или может быть стал чуточку мудрее?

– Что есть смерть?
– Александр Петрович перевел взгляд на Шарика, вертевшегося возле ног.
– Продолжение жизни или ее окончание? Необходимость или вынужденность? Добро или зло? Может старуха с косой на самом деле - прекрасная юная нимфа с флейтой?

Александр Петрович снова улыбнулся.

– И правда, почему старуха с косой, а не нимфа с флейтой? Так ли уж страшен волк, как его рисуют? А может это и не волк совсем, а безобидный ягненок? Знать бы ответ. Но тогда жизнь была бы скучна, а так есть над чем голову поломать.

Александр Петрович поднял голову и посмотрел на настенные часы. 9:55.

– Как время бежит-то, - пробормотал старик, вставая со стула.
– И не угнаться за ним. Словно в шею кто его гонит... Пойду, Шарик, оденусь. Надо идти, а страшно. Знать бы куда идти, а так в неизвестность, на свой страх и риск.