Учитель

И выжлец, ведущий свору, дрогнул. Псы останавливались с разлета, растопыривая передние лапы и поджимая задние, натыкались друг на друга и продолжали лаять, но не так уверенно, как набегу. Кобылка под Нечаем замедлила бег и, тонко заржав, поднялась на дыбы. Нечай лег ей на шею, едва не вывалившись из седла: она опустилась на ноги и забилась, чуя зверя.

– Уходи, дурак! Беги! – рявкнул Нечай на волка, – Ну? Прочь отсюда! Прочь!

Лошадь плясала под ним и дрожала всем телом, псы пятились назад, облаивая матерого, а тот стоял, словно изваяние, и не шевелился. Но и собакам, и Нечаю было ясно: одно неосторожное движение, и волк кинется в драку.

– Назад! А ну пошли назад! – крикнул Нечай гончакам. Лошадь не желала вставать между ними и зверем, пятилась и брыкалась. Нечай плюнул, выругался и бросил стремена. Кобылка поддала задом, и он не столько спрыгнул, сколько вылетел из седла. От прыжка на землю остро стрельнуло в колене, затекшие ноги слушались плохо, и Нечай, переваливаясь, подбежал к вожаку. Лошадь, почувствовав свободу, резвой рысью поскакала назад, к острову.

– Ну! Беги! Что ты встал? – заорал Нечай волку.

Губы зверя дрогнули, и рык стал чуть громче.

– Назад! Домой! – Нечай топнул ногой на собак. Те лаяли, роняя с губ розовую пену. Ни хлыста, ни даже прутика в руках не было, только нож, выданный Тучей Ярославичем. Нечай сорвал его с пояса вместе с ножнами и замахнулся, надеясь прогнать свору. Вставать спиной к зверю он опасался, но сбоку его жалкие попытки развернуть псов ни к чему не приводили.

– Ну? – тихо спросил он и посмотрел в глаза матерого, – что? Не веришь? Беги. Я их разверну. Беги.

Волк сузил глаза еще сильней, и Нечай шагнул между ним и собаками, повернувшись лицом к вожаку. По тропинке ему на помощь во весь опор скакал Туча Ярославич.

– Домой! Назад! – Нечай широко взмахнул руками, и выжлец нехотя и неуверенно повиновался.

Сзади еле слышно чвакнула грязь, и осторожные шаги матерого начали удаляться. Выжлец оглянулся, но Нечай загородил убегавшего волка. Свора, еще возбужденная, в грязи, часто и хрипло дыша, рысцой устремилась к хозяину. Нечаю показалось, что псы вздохнули с облегчением. Он обернулся: матерый уходил в поля своим ровным, красивым бегом. Свободен.

Остров остался далеко на горизонте, Нечай видел фигурки егерей, размахивающих руками, до него доносились их крики. Двое всадников, преследовавших волчицу, не сумели ее догнать, и теперь возвращались к острову, надеясь взять остальных волков. Он вздохнул и пошел навстречу боярину. Туча Ярославич не замедлил бега, его тяжелый конь шел вперед размеренным галопом, и только поравнявшись с собаками, перешел на рысь, но не остановился, пока не подъехал к Нечаю.

– Что? – глаза боярина смеялись, и конь плясал под ним, словно радовался, – отпустил матерого, а?

Нечай посмотрел на Тучу Ярославича с вызовом и кивнул:

– Отпустил.

– Побоялся или пожалел?

Нечай пожал плечами:

– Мне его живым было не взять.

– Да пожалел, пожалел! – боярин расхохотался, – все равно молодец. Догнал свору-то. Возвращайся скорей, может, еще успеешь. Щас собак обратно в остров пустим, щенков доберем.

Он развернул нетерпеливого коня, присвистнул и поскакал назад.

Нечай не испытывал ни малейшего желания добирать щенков. Азарт погони выветрился, идти было тяжело: ноги не слушались и подгибались с непривычки к верховой езде, да кололо колено. Путь, что он проскакал за несколько минут, догоняя свору, пешком занял у него не меньше часа. Сапоги промокли.

День третий

Гибкая, тяжелая палка в последний раз рассекает воздух, и Нечай успевает коротко вдохнуть и захлопнуть рот, прежде чем она опускается на спину, разбрызгивая кровь по сторонам. От боли его снова скручивает узлом, руки рвут путы, и выгибается спина. Он думает, что умирает: от такого наверняка умирают. Кровь течет по его бокам, скапливается на скамье и оттуда капает на землю. Боль не отступает, наоборот, зреет, нарастает и тошнотой берет за горло. Монах недовольно утирается рукавом и кивает братьям:

– Отвязывайте. Хватит с него. Чего доброго, подохнет.

Нечая колотит крупной дрожью, он еще не верит, что все кончилось, и не может шевельнуться. Он оглушен, он испуган до немоты – никогда в жизни больше он не переживет такого. Гордость слетает с него шелухой, он обещает себе каяться и целовать крест, как только ему предложат. Он согласен на все, только никогда больше не надо так… с ним…

Окровавленные батоги с ободранной корой бросают в корыто, и один чернец, кряхтя, нагибается и начинает развязывать тугие узлы, ломая ногти.

– Затянул-то… Резать хорошую веревку придется… – ворчит он раздраженно, – за что разбойника-то к нам?

– Говорят, за богохульство, – пожимает плечами второй, распутывая веревки на ногах.

– За богохульство язык усекают.

– Может, покаялся? Посмотри, он живой там? Лежит молчком.

– Да живой, живой. Чего ему сделается? Через недельку пойдет в Богоявленский монастырь со всеми.

Чернец рвет узел зубами, и веревки слабеют. Он берет Нечая за запястья, поворачивается спиной, и, положив его на плечи, как мешок, тащит в сторону архиерейского дома. Босые ноги волочатся по земле и бьются о мелкие, острые камушки, которыми выложена дорожка, а потом – о ступени лестницы, ведущий в подпол.

В подполе земляной пол, а потолок, по которому тянутся почерневшие круглые балки, едва ли выше двух аршин. [9] Чернец сгибается в три погибели, втаскивает Нечая внутрь и бросает на пол у входа. Под потолком, с двух сторон проделаны махонькие окна, в которые не пролезет и кошка. Из приоткрытой двери падает свет, и Нечай видит колодников, сидящих на полу вдоль обмазанных глиной стен. Никто из них не шевелится, некоторые даже не поворачивают головы, чтоб взглянуть на новичка.

9

Аршин – до Петра Первого равнялся 27 английским дюймам (68,6 см).

Тяжелая дверь закрывается со скрипом, шуршит засов, и в подполе становится темно.

– Еще один страдалец за истинную веру, – произносит хриплый голос, вздыхает и всхлипывает.

Нечай скрипит зубами, его вдруг берет зло: на свою слабость, на свой страх, и на обещания самому себе.

– Пошел ты в… со своей истинной верой! – рычит он и ругается долго и отвратительно.

– Этот – наш, – раздается глумливый смешок из другого угла.

Нечай проснулся как от толчка. Все сначала. По кругу. Ему никогда не избавится от этих снов.

Тело ломало от вчерашних приключений, и до сих пор подрагивали колени. Когда Нечай вышел из болота на остров, его, как назло, встретили рядковские мужики – охотники добрали волчат, а загонщики успели дойти до линии стрелков. Все уже знали, что матерый ушел подранком, и из оцепления прорвалась мать-волчица с одним щенком. Несмотря на это, Туча Ярославич нашел охоту удачной: взяли семерых волков, одного переярка струнили и отвезли в усадьбу живьем – притравливать молодых гончаков.

В усадьбе для загонщиков накрыли столы и хорошо угостили: нажарили поросят и выкатили бочонок густого вишневого вина. Вина Нечай выпил с удовольствием, однако с еще большим удовольствием он бы отправился домой, на печь.