Удача любит смелых

Мост закончился и «шестерка» Вазгена припарковалась во внутреннем кольце аэропорта, недалеко от входа.

Брат Гурама повернул ключ. Машина перестала дрожать и покорно замерла.

— Паспорта и деньги, давайте, — распорядился Вазген, поворачиваясь к нам.

Я молча протянул ему, заранее собранные паспорта и две сотенные бумажки.

— Это много, — категорично заявил чемпион. — Сдачу принесу.

— Не надо, — отказался я. — Главное, чтобы все правильно было. Сереже и Денису билеты в Ленинград, нам с Ашотом — в Москву. Я всё подробно на листочке написал, чтобы не перепутали. Он в обложке паспорта.

— Хорошо, — кивнул брат Гурама. — Не переживай, никто ничего не перепутает, прослежу.

Вазген подхватил пятерней, стоящий сбоку пакет с бутылкой вина, вылез из машины. Дверь с глухим стуком захлопнулась, а борец уверенным шагом направился ко входу в аэропорт.

— Сейчас к начальнику зайдет, — заметил Ашот, провожая атлета взглядом. — Поздоровается, поговорит немного, вино вручит. Билеты прямо в кабинет принесут.

— Ну и хорошо, — улыбнулся я. — Нам меньше хлопот…

Первыми, прихватив с собой спортивную сумку с личными вещами, улетели Денис с Сергеем. Их самолет оторвался от земли через полчаса после возвращения Вазгена с билетами.

Рейса на Москву пришлось ждать пару часов. Мы провели их в буфете в компании Вазгена. Гурама мы с Ашотом ехать в аэропорт отговорили. Шесть мужиков в «шестерке» просто не поместились. Особенно учитывая, что водитель представлял собою гору мышц, а Гурам немногим ему уступал. Да и остальные тоже были не дистрофиками. Гонять «пятерку» с Олегом, чтобы отвезти его, не было смысла. Нам никто не угрожал, рядом был Вазген, пообещавший младшему, присмотреть за нами и уехать только тогда, когда самолет взлетит с полосы…

Полет прошел нормально. Около пяти часов мы с Ашотом дремали, раскинувшись на сиденьях, рассматривали проплывающие облака в иллюминаторе, болтали о женщинах, Армении и впечатлениях от поездки.

После приземления, вышли вместе с потоком пассажиров из аэропорта. К остановке такси, периодически подкатывали «желтые волги» с шашечками и сразу же забирали очередных счастливцев. Но солидная очередь с чемоданами и баулами не уменьшалась, постоянно пополняясь новыми желающими. Я двинулся к остановке, но Ашот предусмотрительно придержал за руку, и взглядом указал на мордастого мужичка в белой кепочке, стоящего недалеко от стоянки. Мужичок облокотился на дверь «черной трешки», сложил пухленькие ручки на бочкообразной груди и многозначительно крутил на указательном пальце ключ от машины. Делал вид, что любуется белоснежными облаками, медленно проплывающими по голубому небосводу.

Перед нами к нему подбежала парочка средних лет — мужчина в сером костюме с толстым портфелем и чемоданом и дородная женщина с большой сумкой. После короткого торга, дама негодующе фыркнула, мужик демонстративно сплюнул, и супруги удалились, занимать общую очередь на остановке такси.

Мордастый, без малейшего смущения, заломил нам пятнадцать рублей — нереально большую сумму. У меня не было ни сил, ни желания торговаться, поэтому я остановил начавшего громко возмущаться Ашота, и молча вручил деньги довольному мужичку. До появления пробок и перегруженных легковыми машинами трасс было ещё несколько лет, и мы спокойно, без остановок, довезли до городской квартиры Ашота. Затем, через полчаса, трешка плавно подкатила к ставшему родным обшарпанному подъезду, где привычно кучковались на скамейке знакомые бабульки.

Пожилые дамы с интересом воззрились на меня, машину, таксиста и наперебой загомонили старушечьими надтреснутыми голосами:

— Ты смотри барин, на такси ездит. Опять ограбил кого-то, ирод.

— А расфуфырился то, как, штаны буржуинские напялил. Как их там? Тшинсы, во. Говорят, бабоньки, у нас в них спекулянты и стиляги ходят. Ты ещё волосы и бекенбарды себе отпусти, ирод поганый. Сразу видно, не наш советский человек, нет. Загнивающий элемент, во.

— Дмитриевна, а шо, такое бекенбарды?

— Это борода такая козлиная. Висят пять сальных волосин, трясутся, срамота.

— Глупости, Дмитриевна. Бакенбарды — это растительность у висков, как у Пушкина, например.

— А ты, Семеновна, помолчи. Думаешь, если литературу преподавала, то умная, да? Интилихенция, тоже мне. Вот такие как ты голову трудовому народу и дурят.

— Привет, бабули, — поздоровался я, перебивая поднявшийся гомон. — Я тоже рад вас видеть, леди. Вижу маразм крепчает, покоряя новые высоты. Почем килограмм сплетен?

Бабки загомонили ещё громче, злобно посматривая на меня.

— Ирод!

— Бандит!

— Сталина на тебя нет!

— Козел!

— Набухаются и хамят приличным женщинам, гопота подзаборная!

Обошел разошедшихся старушек и открыл подъездную дверь. И тогда в спину резко влетело отчаянное, с истеричным надрывом:

— Чувырло пушистое, ондатра тоскливая, обморок бухенвальдский, свинюка нешкрябанная!

От неожиданности я споткнулся, и ухватился ладонью за дверную ручку, чтобы сохранить равновесие. Развернулся, борясь с душившими спазмами. Бабки увидели мое исказившееся лицо и озадаченно замолчали.

Я шагнул к старушкам и сдавленно проскрипел:

— Стыдно так выражаться, леди. Кто это крикнул?

Бабули молчали как партизаны. Пауза затягивалась. Наконец Ефимовна виновато отвела взгляд, и призналась:

— Ну я сказала. А шо такое? Мой внучок завсегда так с одноклассниками ругается. Такие выражения по телефону выдает, я запоминать не успеваю.

Я ответил, подрагивающим от еле сдерживаемых эмоций голосом:

— Мадам, выражаю вам своё порицание. Недостойно настоящей леди преклонного возраста оперировать такими ужасными выражениями. Свинюка нешкрябанная, чувырло пушистое и особенно ондатра тоскливая — это перебор. Об обмороке бухенвальдском даже не говорю. Меня ещё никто так ужасно не оскорблял.

Ефимовна смущенно потупилась и буркнула:

— Извини, переборщила.

Я стиснул зубы, с трудом сделал каменное лицо и кивнул:

— Хорошо, извинения приняты.

В гробовой тишине отвернулся от стайки озадаченных старушек. Открыл дверь, взлетел на лестничную клетку и заржал так, что гулкое эхо громом разнеслось по бетонному коридору. Во дворе кто-то испуганно пискнул, что-то с грохотом упало.

На втором этаже захлопали двери квартир. На лестничную площадку выглянул ошарашенный сосед. За ним виднелась любопытная мордочка девчушки лет четырнадцати.

— Мишка, это ты? А мы думали, звездец какой-то творится. Ты чего?

— Ничего, — прохрипел я, вытирая выступившие слезы подушечками пальцев. — Это же надо такое придумать обморок бухенвальдский, ондатра тоскливая, чувырло пушистое…

И закатился в новом приступе громового смеха.

Успокоившись, поднялся на свой этаж. Подошел к знакомой двери с обивкой из коричневого дерматина, вставил ключ в замочную скважину, открыл, решительно шагнул вперед и сразу уткнулся лицом в семейники, уныло повисшие на бельевой веревке.