Удар Молнии

Он позволял себе спать всего лишь два-три часа перед утром, когда движение на дороге полностью замирало, и просыпался от гула двигателя первой машины, ползущей в гору. Вода была рядом, в коровнике, где уже пахло перепрелым навозом, густо росли шампиньоны, однако при этом работали автопоилки. За все эти дни к ферме ни разу никто не приблизился, хотя бывший колхоз находился всего в километре, и по утрам и вечерам, когда становилось тихо, отчетливо доносилась гортанная чеченская речь, крик петухов и лай собак. За селом, в бывшем пионерском лагере, располагался учебный центр подготовки командного состава вооруженных сил режима, оттуда иногда слышалась стрельба из всех видов оружия.

Сюда и должен был приехать Диктатор… В руках у Глеба оказался примерный график посещения «Главкомом» всех крупных частей и отрядов своей армии. Вместе с введением военного положения после переговоров с Мерседесом он начал свои инспекторские поездки, но, вероятно, воспитанный в советской системе, он никак не укладывался в план и сильно опаздывал. А возможно, с целью безопасности, изменил маршруты, и можно было пролежать теперь на чердаке не одну неделю. Однако Глеб впервые за последнее время никуда не спешил и мог ждать хоть месяц. Диктатор же обязательно приедет сюда, если не инспектировать учебный центр, то в гости, поскольку здесь его родное село и живут люди тейпа, к которому он принадлежит. Потому он открыл тут училище, чтобы всех мужчин своего племени сделать офицерами. Это было, по расчетам Глеба, самое надежное место, а кроме всего, угадывался символ: пусть же Диктатор умрет там, где ему резали пуповину. Пусть же уйдет в свою землю джинн, выпущенный когда-то из нее неосторожной рукой природы.

Наконец-то перед ним была задача, конкретная и ясная, поставленная самому себе, и выполнение ее ни от кого не зависело, кроме него. Ну, еще от жертвы, которую он поджидал. Глеб подстегивал свое воображение внезапной смертью араба Абделя Кендира — вот как следует работать! У «Моссада» оказалась не просто длинная, но еще стремительная и жесткая рука. Там давно уже не думали о законности и благородстве и террориста расстреляли на следующий день после того, как поступила информация от российской ФСК. Акт возмездия свершился средь белого дня, у порога собственного дома. Стрелявший, естественно, скрылся, и то, что мгновение назад было террористом, наводившим ужас, как некое таинственное существо, теперь открылось взору и лежало жалким окровавленным комом на асфальте. Телесообщение длилось всего шесть секунд, в общем потоке прочих убийств, трагедий и катастроф более жутких, однако именно оно было замечено всеми российскими программами новостей, и в течение дня этот кадр не сходил с экрана. Почему смерть арабского террориста так поразила «четвертую власть», оставалось загадкой, но Глеба она толкнула к конкретным действиям.

Первое покушение на Диктатора осталось только попыткой. Тогда была выбрана неплохая позиция, на чердаке многоэтажного дома, откуда в оптику хорошо просматривался вход в президентский дворец. Правда, пути отхода не очень-то нравились Глебу, после теракта уйти бесшумно, пожалуй, не удалось бы, пришлось бы прорываться из города сквозь заслоны и патрули, наводнившие Грозный. Здесь он пролежал три дня, на голодном пайке и почти без воды. Диктатор не входил и не выходил из здания, скорее всего, при военном положении в городе пользовался специально отрытыми подземными ходами, охраняемыми снаружи, потому что по ночам в бывшем кабинете первого секретаря обкома, где теперь заседал президент, сквозь светомаскировку иногда пробивался луч: черные занавесы всхлопывали, когда открывали дверь. Глеб все равно дождался бы своего момента, бдительность Диктатора и его охраны скоро притупилась бы, возникла бы привычка к новому положению, ощущение безопасности и однажды в спешке он подъехал бы напрямую к центральному входу, как делал всегда… На случилось то, чего и опасался Головеров: люди из госбезопасности режима начали проверку всех домов, откуда просматривался дворец. Это могло означать, что проводятся плановые мероприятия, однако Глеб сразу же подумал о Кастрате. Этому новому агенту нельзя было доверять с самого начала, даже когда он прибежал на встречу с выпученными глазами, услышав сообщение об убийстве Абделя Кендира. На его мерзкой роже было написано, что он станет вертеться между двух огней, работать на два фронта, и неизвестно, в чью пользу потом сведется счет. Он относился к той породе людей, которые даже на плахе станут уговаривать палача не, рубить ему головы, и самое главное, что уговорят и сойдут с помоста невредимыми. Собственно, из-за него и начался весь сыр-бор с дедом Мазаем…

Генерал напрочь отвергал все доводы Глеба и как-то по-стариковски радовался, что с таким блеском завербовал, подцепил на крюк скользкого депутата Госдумы. Головерова начала раздражать эта самоуверенность, а особенно надежды деда через агента влияния, каковым Теперь являлся Кастрат, спасти положение, воздействовать на политическую ситуацию в Чечне, скомпрометировать Диктатора в глазах собственной команды и тем самым лишить его поддержки среди народа. А его мечты взрастить оппозицию, способную свергнуть режим и взять власть, казались Глебу бессмысленным фантазерством. Это привело бы лишь к смене одного режима другим, возможно, более жестоким по отношению к России. Да и сплотить оппозицию в один кулак никогда не удастся, в первую очередь из-за национального характера, из-за разрозненности по тейпам, каждый из которых мнит себя главенствующим, каждый втайне стремится заручиться поддержкой российской власти…

Головеров пока молчал, не противился своему командиру, скрывал недовольство; а критическая масса его медленно накапливалась и делала собственную жизнь бесполезной.

Служба безопасности режима чистила дома от подвала до чердака, постепенно приближаясь к тому, где находился Глеб. Всех русских выселяли насильно, без вещей — доносился крик, плач, забористый мат, а иногда и выстрелы. Люди уходили от своих домов пешими, с легкими чемоданами и сумками, с детьми и стариками. Несколько раз Глеб выцеливал из «винтореза» фигуры бойцов национальной гвардии с зелеными повязками на головах и давил не спуск, а свое желание выстрелить. К вечеру третьего дня они вошли в подъезды дома, предварительно оцепив его со всех сторон, и начали сортировать население. Головеров укрылся за кирпичной трубой вентиляции, чтобы сохранить возможность передвигаться. Через несколько минут на чердак поднялись двое с фонарями и начали тщательно проверять все углы и ниши, ворошили мусор, разгребали старые подшивки газет, исследовали пространство за стропилами; по их поведению становилось понятно, что они не просто обыскивают, а ищут что-то конкретно. Это было лишним подтверждением, что Кастрат работал на двух хозяев. Решившись на террор, Глеб выдавил из личного друга Диктатора все сведения относительно передвижений президента. Кастрат кое-что рассказал, и его информация подтверждалась радиоперехватом, но наверняка одновременно намекнул Диктатору, что на него готовится покушение. Он был не так глуп, чтобы не понять, для чего Интерполу нужны маршруты движения и манеры поведения друга. Впрямую он предупредить не мог, иначе бы выдал себя, а вот насторожить, застраховаться от случая — вполне.

Гвардейцы остановились у слухового окна, через которое Глеб вел наблюдение за дворцом и прилегающей к нему территорией, обследовали битый кирпич на полу — искали следы, и раму с двумя разбитыми глазками, которая легко вынималась, стоит лишь отогнуть два гвоздя. О чем-то коротко поговорили на чеченском, верно, что-то насторожило их. Опустившись на колени, они медленно стали осматривать пыль, вот лучи их фонарей замерли на одном месте — кажется, нашли отпечатки ботинок…

Один из них резко встал и сделал несколько шагов к выходу — сейчас здесь будет толпа! Глеб поднял пистолет: усмиренный глушителем звук выстрела прозвучал легким хлопком. Оставшийся у следа гвардеец привстал и тут же опрокинулся навзничь с пробитым виском, а тот, что уходил, обернулся и словно наткнулся лбом на пулю. Головеров, не медля ни минуты, отволок убитых в разные углы, закидал мусором и старыми газетами, присыпал следы крови и, разобрав «винторез», убрал в футляр. Уходить пришлось через подъезд — пожарная лестница оказалась перекрытой гвардейцами, и благо, что на лестнице стояли шум и рев выселяемых людей, суета, чемоданы, узлы с тряпьем. Но во дворе, где уже была толпа с наспех, словно при пожаре, прихваченными вещами, он чуть не угодил в руки спецслужбы. Чеченец в гражданском вызвал его из толпы, отвел к крытой машине и потребовал документы. Глеб выстрелил в упор, придержал труп и сунул его за колесо — все на глазах у перепуганных русских мужчин, глядящих из-под брезента кузова. Показал им кулак и тихо ушел через детскую площадку в соседний двор.

Здесь, на краю села место было надежнее и безопаснее. Глеб давно заметил в России странную закономерность: коровники в колхозах ставили обычно на самых лучших местах, где впору ставить храмы. И тут заброшенная ферма оказалась на горе, откуда в дождливую погоду разжиженный навоз стекал ручьями в село, расположенное внизу. Обзор был великолепный, можно было отслеживать каждого человека, выходящего или входящего на центральную усадьбу колхоза. И была еще запасная позиция на водонапорной башне, стоящей на скотном дворе, откуда можно было вести снайперский огонь по учебному центру, ибо с высоты открывался южный склон горы, на котором стоял бывший пионерский лагерь. Труднее всего было с продуктами: то, что Глеб сумел привезти с собой, съел за три дня и уже сутки лежал голодный. Попробовал есть сырые шампиньоны, однако от такой пищи тошнило, а сварить их можно лишь ночью, в овраге, чтобы не заметили огня и дыма. И только ночью появлялась возможность сделать набег на сады и огороды, где уже все поспевало и в бинокль хорошо различались крупные краснобокие яблоки на деревьях. Поэтому он лежал, облизывался и пил застоявшуюся воду, отдающую прелым навозом и голубиным пометом.

Под вечер же, когда солнце село за гору, Глеб заметил козу, пасущуюся на скотном дворе, где густо росла трава. Он слез с чердака, подобрался к воротам, однако выходить за них было опасно: позиция имела один недостаток — ферма просматривалась со всех сторон, всякое движение могли заметить из села. Головеров знал несколько языков, но не имел представления, как подзывают коз, и поэтому около часа поджидал, когда она приблизится к воротам. И все-таки животина не подошла ближе чем на десять метров. Пришлось рискнуть — хорошо, темнело! и затащить козу в коровник почти волоком. В результате это оказалась не коза, а козел, невероятной упрямости и силы, так что уволочь его подальше от входа не удалось. Глеб перерезал животине горло, замаскировал навозом кровь и разделывать тушу затащил на чердак.

Потом он ночью сварил мясо в ведре, найденном в коровнике, наелся и уснул, как всегда, под утро, до рева первой машины на дороге. В основном проезжали легковые и реже — КамАЗы с грузами. Пока и намека не было на президентский кортеж, по данным разведки, состоящий обычно из четырех-семи автомобилей иностранного производства и двух машин ГАИ. Объявив военное положение, Диктатор стал ездить в сопровождении БТРа с гвардейцами на броне. Потому Глеб привез с собой четыре разовых гранатомета, купленных очень просто Цыгановым на городском рынке еще в мирное время, и кроме «винтореза» вооружился автоматом с подствольником. И все равно риск был большой и счет — один против тридцати — почти безысходный. Угадать, в какой именно машине едет Диктатор, практически невозможно, остается жечь сначала БТР, затем все правительственные автомобили и укладывать всех до последнего. Если же на дороге завяжется бой, учебный центр может подняться по тревоге и буквально через десять минут окажется здесь. За это время надо успеть уничтожить кортеж, охрану и во что бы то ни стало — Диктатора, причем с контрольным выстрелом. История подобных терактов знает множество случаев, когда объект террора каким-то чудом остается жив, даже если перебита вся охрана, и потом считается отмеченным божественным знаком.

И еще успеть добежать до оврага и сделать максимальный отрыв от непременной погони…

Теперь Глеб обязан был сделать это, чтобы доказать деду Мазаю свою правоту, чтобы не чувствовать себя пешкой в чужой игре, заложником в авантюре, готовящейся в Москве. И чтобы снова почувствовать себя человеком и воином…

После переговоров Диктатора и Мерседеса оставаться в стенах музея становилось опасно, дед Мазай решил уйти в Знаменское, где находился центр оппозиционных сил, «тройка» Отрубина рассредоточивалась по конспиративным квартирам, а Глебу велено было возвращаться на базу в Мурманскую область, сидеть на связи, сосредоточивать в одних руках всю развединформацию и планировать операцию «Дэла» с учетом новых обстоятельств. В последнее время он все сильнее ощущал на себе давление деда Мазая, его стремление лишить инициативы, оспорить любой вывод, подвергнуть сомнению всякое действие, и Глеб замечал за собой пока тихое, мысленное неприятие всего, что делал либо собирался сделать командир «Молнии». Было понятно, что происходит это из-за совершаемого над ним насилия, чем-то напоминающего насилие отца над взрослым сыном, когда последний вынужден из каких-то высших соображений повиноваться чужой воле. И ладно, когда бы дед Мазай всецело владел обстановкой, знал, что делать в следующий момент, каков будет конечный результат, — можно было бы подчиниться ему без размышлений, как это диктовалось уставом и взаимоотношениями командира и подчиненного. Но генерал сам метался под давлением обстоятельств, как заяц перед сворой гончих, и не мог принять определенного решения. За три месяца он трижды изменял принципиальные подходы и к планированию, и к самой операции «Дэла». Это было хорошо, что командир не терял надежды и искал новые выходы, однако работа разведгрупп становилась бесполезной, ибо вся информация неведомым образом попадала к Мерседесу и использовалась им во вред делу. Только дед Мазай сделал ставку на оппозицию и начал подбираться к ее лидерам, как министр обороны тут же перехватил инициативу. В отряды отколовшихся от режима войск потоком пошло оружие из России — стрелковое, противотанковое, бронетехника, до танков включительно. И бессчетное количество боеприпасов! «Тройка» Шутова, рыскавшая по Чечне в поисках баз для «Молнии» с ужасом наблюдала, как весь этот поток тут же перепродается Диктатору. Один раз уже вооружив своего старого фронтового товарища, Мерседес продолжал вооружать его, — подобной дури Глеб выдержать не мог. А дед Мазай все еще рвался привести в чувство оппозицию, наверняка созданную самим Диктатором, уничтожить ее торгашеский дух, вразумить лидеров, сплотить и повести на штурм Грозного. Головерова же отправлял на базу…