Удивительный Самсон. Рассказано им самим... и не только

Итак, я начал осторожно его исследовать. Мне хотелось есть и пить, потому надеялся, что смогу найти что-нибудь закусить. Увы — не получилось! Но то, что отыскал, доставило мне много радости. Прямо в одном из уголков цирка, за какими-то столами и стульями, я споткнулся об гири силачей. «Очень хорошо, — сказал я себе, — сейчас смогу попробовать свои силы». Но, как ни старался, мне не удалось поднять самую большую штангу на мало-мальски значимую высоту. Она и взаправду весила много, несомненно, не меньше того, что про неё заявляли. Я и раньше этому верил, по правде говоря, но проверить сё тяжесть на себе было гораздо лучше, чем полагаться на чьи-то слова. Как это по-разному ощущается: опробовать тяжесть на себе или просто узнать о ней со слов. Вы согласитесь с этим, я знаю!

К утру животные начали шуметь, потому что они проголодались, так же, как и я, и хотели, чтобы их покормили. Оставаться там дальше означало быть застигнутым теми, кто в любой момент мог прийти к клеткам. Ещё раз огляделся в поисках хоть чего-нибудь съестного — опять неудача! Я стал пробираться вдоль кромки циркового полотна, нащупывая, где шатер был бы не столь туго натянут и его можно приподнять и вылезти наружу. Долго искал напрасно, и даже решил, что никогда не смогу выбраться. Затем нашел место, где канаты не были сильно натянуты, и, осторожно приподняв полотно, выглянул из-под него. Никого поблизости не было видно, так что я выполз и поднялся на ноги, очень довольный вновь оказаться на свободе. Над стоящими вдали холмами только занималась заря.

Минуту-другую я оставался на месте, размышляя, что же делать дальше. В холодном сумраке утра события кажутся совсем не таким,. какими они были вчера вечером. Я страшился отцовского гнева, осознавая его причины. Однако возвращаться домой придётся, так как больше идти было некуда. Что делать и что говорить, когда вернусь, не знал. А что я мог сказать? Я не знал ничего такого, что спасло бы меня от наказания и, возможно, изгнания из дома.

Итак, с тяжёлым сердцем отправился я в путь из Саранска за пятнадцать миль, как вы помните, это я уже говорил, таких долгих теперь миль. Совсем других, чем накануне, когда, сидя в седле, я гнал табун лошадей. Много раз по пути я останавливался, обдумывая, что мне делать и говорить, когда, наконец, прибуду в отцовский дом. Ничего поесть найти не мог, а воровать не хотел. Только вода из чистых ручьев была для меня бесплатна, и этим я был доволен, так как жажда иссушала.

Около полудня я увидел свой дом и остановился. Остановка, однако, означала только короткую отсрочку неизбежного. Так, подбадривая себя, со сбитыми ногами, голодный до обморока, несчастный, доковылял остаток пути до дома, покорившись, но страшась того, что, как я чувствовал, наверняка ждёт меня.

На ватных ногах я приблизился к воротам. Преодолев себя, большим усилием воли, толкнул калитку и решительно подошёл к двери, в которую робко постучался, на что сначала не было ответа.

Тогда я постучался снова, немного громче, но по-прежнему никто не отвечал. Не вполне понимая, отчего там так тихо, постучался ещё раз, гораздо сильнее, чем раньше. До моих ушей донёсся звук шагов, я узнал поступь брата. В следующий миг дверь открылась, и он застыл на пороге, изумлённо глядя на меня.

«Что случилось? — сказал он вместо приветствия. — Где ты был всю ночь? Мы очень волновались, думали, что тебя украла шайка грабителей. Это правда? Живо отвечай, мне не терпится узнать!»

Но я пропустил его слова мимо ушей. Со страхом перешагнув порог, в свою очередь, спросил, где отец. Он отвечал, что тот вернулся в город, где был накануне рынок, чтобы узнать, есть ли у полиции, куда он сообщил прошлой ночью о моем таинственном исчезновении, какие-то новости обо мне. Если бы я держался на обратном пути прямой дороги, то наверняка бы увидел его, или бы меня обнаружил какой-нибудь полицейский. Но я, должен сказать, выбирал для путешествия по возможности лесные участки, так что меня едва ли кто-то заметил.

Выслушав это, я рассказал брату все, что натворил. Услышанное его заинтересовало и взволновало, так как ему тоже нравился цирк, хотя, наверно, не так сильно, как мне. А ещё он очень жалел меня, и он был рад за себя, так как не он «был обут в мои ботинки», как вы выражаетесь в Англии. Он тоже много раз, знаете ли, испытывал на себе гнев отца.

Узнав, куда поехал отец, я решительно настроился тут же оседлать коня и поскакать ему навстречу. Но мать, которая подошла к нам и все слышала, посоветовала не делать этого, говоря, что намного лучше будет мне немедленно пойти работать и выполнять свои обычные обязанности, чтобы к возвращению смягчить отцовский гнев.

Итак, обильно поев и попив, что мне было весьма необходимо, я принялся за обычные работы и направил коня к дому только тогда, когда солнце почти зашло.

Уже затемно вернулся домой, устроил коня на ночлег и приготовился к встрече с надвигающейся бедой. Однако, только выйдя из конюшни и свернув на тропинку; идущую к дому, я увидел приближающегося ко мне отца. Было очевидно, что ему всё рассказали о моей проделке, ибо в руке он держал пастуший кнут. Последний, я знал без пояснений, скоро будет обвиваться вокруг меня.

Инстинктивно я подумал о бегстве. Но ноги не хотели мне повиноваться. Обычно резвые, теперь они налились свинцом. Отец стремительно подошел ко мне, и в каждой черточке его лица сквозила ярость. Его рука тяжело упала на мое плечо, но с уст не сорвалось ни слова. Пока он не выпорол меня, он вообще не разговаривал.

Затем всё, что накопилось у него в голове, легко возникло и на языке. Он говорил мне такие вещи, что я просто не в силах их произнести. Меня поселят в отдельную комнату, где буду есть и спать в одиночестве. Я не получу ничего, кроме чёрствого хлеба и воды, чтобы надолго запомнил, как низко я упал в его глазах.

Итак, я поплёлся в предназначенное для меня место, несчастный, мучимый болью, чтобы гам обдумать свое глупое непослушание. Той ночью для меня не было ни сна, ни какой-либо еды. Вода, однако, у меня была, мне дали большой кувшин, из которого я жадно пил, так как меня лихорадило. Вся сила моего отца, думаю, вместилась в тот пастуший хлыст, который так много раз опустился на моё тело. Ранним утром мне принесли хлеба и велели немедля отправляться работать. Гнев отца несколько остыл после того, как он отхлестал меня, но в душе не было добрых намерений ко мне. Итак, очень довольный лишь оттого, что можно выбраться из дома, я быстро, как было велено, поехал, чтобы вернуться только к наступлению ночи. Оказавшись дома, направился к предназначенной для меня комнате, в которой должен был спать и есть в одиночестве, усталый, с такой болью на душе и в геле, что трудно описать.

Недолго пробыл там совсем один, когда отец зашёл навестить меня, и я испугался, что он продолжит и дальше наказывать меня. Но в этот раз кара совсем не была связана с физической болью. Отец сообщил, что я больше не буду выполнять свою обычную работу. Цирка тоже больше не увижу, так как уеду на юг ухаживать за множеством коров, лошадей и верблюдов, которых содержали в самом отдалённом имении. И прямо на следующий день я должен был приступать к новым обязанностям. Таковы оказались указания отца, и они причинили мне большую душевную боль. Ведь я шал, что эта работа очень долгая и тяжелая даже для мужчины, и совсем неинтересная.

На рассвете отец пришёл ко мне и велел вставать и идти за ним. Весь день мы ехать на лошадях, добравшись до цели нашего путешествия уже затемно. Здесь меня передали управляющему имением вместе с рассказом о моей проделке. Это было очень унизительно, так как мне предстояло в будущем выполнять его распоряжения под страхом дальнейшего отцовского наказания. При том, что управляющий ранее должен был добросовестно докладывать мне и выполнять мои указания, когда я объезжал с проверкой все имения и заезжал навестить его.