Угловой дом

Слова Ларисы неожиданно вернули мне хорошее настроение. Майя и Василиса откровенно заулыбались, лишь у Анны Михайловны беспокойство не исчезало из глаз, и она растерянно смотрела на сестру.

— Так-то, Анна!.. За такие слова надо было дать ей по губам! Но какие из вас воспитатели?

Василий Петрович как будто ждал этих слов. Ему не давала покоя мысль, что его любимица убежала в слезах. Он встал и направился к двери.

— Что, Вася, решился наказать грубиянку? — съязвила дочь Альбины Михайловны. — Могу помочь!

Ирина, как и мать, называла тетку и ее мужа только по именам.

Василий Петрович молча вышел. Все понимали, что он и не думает наказывать дочь. Только мой сын засомневался и выбежал вслед.

Я ел остывшие оладьи, макая их в сметану. Сестра моя Тайра красиво, по-бакински, разрезала арбуз, который как цветок раскрылся на блюде. Крепкую сочную сердцевину она разделила поровну, одну половину положила на тарелку Анны Михайловны, а другую — ее сестре и сказала, обращаясь к Альбине Михайловне:

— Двери дома вашей сестры всегда открыты гостю. Его и покормят, и напоят, и обогреют ласковым словом. Счастлив человек, у которого такая сестра!

— А мы вовсе и не родные сестры, — бросила скороговоркой Альбина Михайловна, не глядя на Тайру.

Моя сестра была готова к любым неожиданным и неприятным словам, вылетавшим из этого рта. Но, услышав такое, она совершенно растерялась:

— Как не сестры? Разве вы дети не одной матери?

— Одной матери, да разных отцов!

— Но ведь вы обе Михайловны!

— Я приехала сюда отдыхать, а не рассказывать родословную, — оборвала она обычно совсем не любопытную Тайру.

— Но обращайте внимания на мою сестру, — тихо, но твердо сказала Анна Михайловна. — С нею иногда случается такое. И мать-покойница у нас была одна, и отец, царство ему небесное, — и начала собирать со стола посуду.

И в прошлое лето однажды возник такой же разговор. И так же, как теперь, Анна Михайловна урезонила сестру.

Из-за стола поднялась высокая Василиса, переколола толстую косу в тугой пучок и, ни к кому не обращаясь, проговорила:

— Ну как же крестная может признаться в родстве с нами? Мы — деревня, а она — городская. Мы тут в земле копаемся, с грязной картошкой возимся, а она у нас дачница. У них кожа нежная, а у нас руки огрубели. — Она показала ладони с толстыми пальцами.

— Ничего, и с такими руками любят, — улыбнулся все время молчавший сосед Василисы, Сергей.

Альбина Михайловна зевнула и тоже поднялась:

— Хорошо бы часок соснуть, а то по ночам бессонница мучает.

Встала и Ирина:

— Чем слушать пустые речи, лучше пойти полежать. Кому нужна любовь всякой шантрапы.

Ирина берегла этот камень напоследок.

Анна Михайловна и Тайра, не слушая споров, убирали со стола.

Василиса и Сергей отправились с тачкой, на которой стояли большие бидоны, к колодцу.

Мимо Тайры, вытиравшей вымытую посуду, прошла на террасу Ирина с двумя раскладушками. Следом за нею вошла Альбина Михайловна, сбросила кружевную накидку с горки подушек, выбрала две помягче, но, прежде чем пройти на террасу, обратилась к Тайре:

— Ты хвалишь Анну, а она тебя оставила одну мыть и вытирать посуду. Вот так ты оплачиваешь гостеприимство!

— Меня никто не заставлял, я сама вызвалась. В таком большом доме всем дела хватит.

— Работа знает, кого любит!

И вышла на террасу.

* * *

Обогнув за околицей утопающее в зелени и цветах деревенское кладбище, мы ступили в лес.

Ильинский лес всегда мне казался особенным из-за живущих в нем удивительных сосен. Они не растут здесь сплошняком, а великанами то тут, то там поднимаются над остальным смешанным лесом. В утренние часы стволы их кажутся темно-красными, а когда солнце поднимается высоко, они становятся золотистыми, будто наполненные прозрачным медом. Вершины сосен плывут по облакам. В предзакатную пору стволы темнеют. И вот уже красный диск присел на одну из вершин, и мохнатые лапы стали гонять солнце-шар с одной вершины на другую, дальше и дальше за лес, пока оно, потеряв силы в игре, не утонуло в темно-синей листве, оставив лишь розовый полукруг над лесом. Сумерки незаметно сгущаются, в лесу наступает полная темнота, и тогда стволы сосен начинают светиться.

Первым вбежал в лес сын и громко закричал, и эхо вернулось к нам от вершин. Он шел впереди нас, то пропадая в кустарнике, то вновь появляясь на тропинке.

Запахи леса, скошенной травы, чуть прелых листьев, поздних цветов, хвои гнали усталость. Хотелось дышать и надышаться духом леса на всю зиму.

Анна Михайловна рассказывала, как она выгоняет сюда по утрам корову, чтобы поела вкусной росной травы; хоть это и было ей не под силу, Анна Михайловна постоянно держала корову и теленка; и не очень прибыльно было это для них — молоко они не продавали, только в летнюю пору дачникам, но не могла Анна Михайловна без коровы, с детства привыкла. Она разговаривала с коровами как с людьми, нежно и ласково; теленка никогда не резали; она всегда растила его до того момента, когда можно было продать кому-то, кто хотел завести корову; а если бычок — сдавала в колхоз по государственной цене. Однажды пришлось зарезать: Зорька распорола язык стальной щетиной шоссеуборочной машины… Анна Михайловна лежала много дней с сердечным приступом. Дочери и муж ругали ее. Муж говорил: «Хочешь держать скотину, разводи свиней или овец». Дочери отказывались ей помогать: старшая поздно возвращалась из города, а младшая не успевала готовить школьные задания. Анна Михайловна их выслушивала, но поступала по-своему. И руки у нее болели, и спина, но она никогда не забывала вовремя накормить корову… В этих разговорах была вся жизнь Анны Михайловны — бесхитростная, обыкновенная.

Внезапно Лариса остановилась:

— Мама, что это за постоянные намеки, будто вы не родные сестры? Или это тайна?

— Здесь тайны никакой нет, могу рассказать. Еще до того, как родители поженились, мать была горничной у хозяев соседней усадьбы. Вышла замуж за бондаря, переехала в нашу деревню. Твои дед с бабкой жили дружно. Когда мы были маленькими, мать часто рассказывала о жизни в усадьбе. И не знаю, с чего Аля вдруг начала выдумывать, желая выделиться среди остальных деревенских ребятишек, что она не родная дочь отца нашего, а дочь барина. И так вбила себе это в голову, что сама поверила. Доводила выдумками мать до слез, а отца — до ремня. Потом это забылось, годы были не те, чтоб хвастать барством. А когда вышла замуж за городского парня и переехала в его семью, снова вспомнила и с детства убедила Ирину, что в ее жилах течет барская кровь и уж им заниматься черной работой не к лицу.

— А ты их всегда защищаешь! — возмутилась Лариса.

— Жалко их.

— Что их жалеть? Дармоеды они! Им бы на все готовое — поесть, а потом поспать!

— Ты думаешь, они сейчас спят?

— А то что же? Конечно!

— Нет, дочка, они и работать не умеют, и отдыхать тоже. Все их бессонница мучает.

Увидя на моем лице недоумение, Анна Михайловна улыбнулась:

— Не верите? Вернемся — убедитесь!

Еще не доходя до калитки, мы услышали чьи-то громкие голоса. Я спросил у Василисы, сидевшей с Сергеем на лавочке у ворот:

— Что случилось?

— Ссорятся. Как вы ушли, с тех пор и спорят.

— А отец где? — спросила Анна Михайловна.

— Спит в доме.

Лариса тихонько открыла калитку, на цыпочках подкралась к дому и уже хотела заглянуть в окно террасы, как оно с треском отворилось:

— Подглядываешь? Шпионите? Что за дом! Что за люди! И спать не дадут!

Лариса бросилась к нам, плюхнулась на лавочку рядом с Василисой, обняла ее и звонко захохотала. Мы не выдержали и засмеялись вместе с нею — и Майя, и Тайра, и Василиса, и Сергей… И даже сама Анна Михайловна.