Уголовное право: стратегия развития в XXI веке. Материалы XIX Международной научно-практической конференции г. Москва, 20–21 января 2022 г.

Верховный Суд РФ тоже меняет трактовку идей о соучастии, заложенных в УК РФ по состоянию на время его принятия. Так, признает существенным признаком соучастия не названый в ст. 32 УК РФ признак – общих мотива и цели совместного преступного поведения двух или более лиц. Президиум Верховного Суда РФ в постановлении от 29 марта 2017 г. № 27-П17 признает: «Юридическая оценка действий организатора, подстрекателя, пособника производна от квалификации действий исполнителя преступлений при наличии у них всех единого умысла на совершение конкретного преступления и при совершении исполнителем именно этого преступления». Но далее разъясняет: «Нормы действующего уголовного закона не препятствуют квалификации действий соучастников и исполнителей преступления по разным статьям и разным частям одной и той же статьи Особенной частим УК РФ в зависимости, в том числе, от мотива их преступного поведения, от целей, которые они преследовали, участвуя в преступлении»¹⁵⁹. Это положение сформулировано по результатам рассмотрения уголовного дела в отношении Г. (организатора) и М. (исполнителя), которые совершили одно убийство, но с разными мотивами и целями.

Что касается множественности преступлений, этот институт был изменен с тенденцией убывания Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ (выполнен на базе законопроекта № 304898–3, внесенного Президентом Российской Федерации в Государственную Думу в марте 2003 года с подзаголовком «В части гуманизации уголовно-правовых норм»). Была признана утратившей силу ст. 16 с дефиницией неоднократности преступлений как множественности преступлений, одновременно из Особенной части исключены предписания об усилении уголовной ответственности в связи с неоднократностью преступлений. Однако после этого законодатель стал расширять круг единичных преступлений с конструктивными признаками состава в виде неоднократности действий и (или) совершения преступления лицом, которое ранее привлекалось к административной ответственности за аналогичное действие. Не законодатель, а Конституционный Суд РФ на примере ст. 212¹ УК РФ разъяснил: «Деяние отвечает критерию неоднократности, если совершено лицом, ранее привлекавшимся к административной ответственности за административные правонарушения, предусмотренные ст. 20² «Нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования» КОАП Российской Федерации, более двух раз в течение ста восьмидесяти дней – выделено авт.» (п. 4 Постановления Конституционного Суда РФ «По делу о проверке конституционности положений статьи 212¹ Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина И. И. Дадина» от 10 февраля 2017 г.№ 2-П7).

Примеров бессистемного изменения уголовного законодательства и фактической конкуренции уголовного закона и судебных позиций становится все больше. Это плохо, поскольку конкурентность подобного рода не имеет официальных путей разрешения. И главное – развивается неуважение как к законодательной, так и судебной власти. Неуважение проявляется и в отношениях между самим ветвями власти. Иначе не могу сделать вывод, оценивая статью «Что понимать под принципами уголовного процесса» Заместителя Председателя Верховного Суда РФ В. А. Давыдова, где сказано: «При всем почтении к законодателю трудно не согласиться с тем, что заданная им система принципов уголовного судопроизводства очень субъективна. Она отражает не какие-либо объективные реалии или хотя бы общепризнанные доктринальные представления, а всего лишь точку зрения небольшой группы составителей проекта УПК, разделяющих те или иные представления о справедливом уголовном судопроизводстве в конкретный истрический период. (…) далеко не каждую из перечисленных мировоззренческих идей, трансформированных законодателем в правовое положение, можно и нужно рассматривать в качестве принципа уголовного судопроизводства»¹⁶⁰.

В настоящих условиях вновь актуальной является проблема выбора следующих направлений уголовной политики: а) стабилизация уголовно-правового регулирования и укрепление режима законности; б) развитие альтернативных уголовному закону источников уголовно-правовых норм; в) расширение границ судейского усмотрения. В рамках первого похода обсуждается необходимость осуществления полной кодификации уголовно-правовых норм или подготовки новой редакции УК РФ. Другие подходы предполагают активное использование текущего уголовно-правового регулирования и повышение значения судебной государственной власти в сфере уголовного права соответственно.

Идея ограничения пределов кодификации судейским усмотрением, представляется, получает все большее одобрение. Это понятно, ведь судейское усмотрение, т. е. право судьи выбирать один из вариантов предусмотренных или не запрещенных законом вариантов решения по своему убеждению, связано с принципом справедливости, является закономерным при применении общей нормы в условиях конкретных обстоятельств дела. Однако нельзя не признать, когда судейское усмотрение вызвано другими причинами: некачественным законом, межотраслевой и внутриотраслевой несогласованностью нормативного материала, или даже низким уровнем профессионального сознания и правовой культуры, то может иметь противоположный результат. Не основанное на законе судейское усмотрение угрожает принципам законности и равенства, что усугубляет конфликты, порожденные преступлениями, и даже может привести к социальным протестным проявлениям.

В Конституции РФ Верховный Суд РФ наделен одновременно правом законодательной инициативы по вопросам своего ведения (ч.1 ст.104) и обязанностью давать разъяснения по вопросам судебной практики (ст.126). Взаимодействие этих права и обязанности в сфере уголовного права будет более полным и результативным, если Верховный Суд РФ будет в плановом порядке выявлять повторные разъяснения статей УК РФ и рассматривать их как повод для реализации права законодательной инициативы.

25-летний юбилей УК РФ – это серьезный повод для обсуждения не замещения уголовного закона другими источниками уголовно-правовых норм, а стабилизации уголовно-правового регулирования и укрепления режима законности.

Роль судебной практики в формировании уголовной политики

К. А. Волков,

канд. юрид. наук, доцент

(Дальневосточный филиал РГУП),

[e-mail]

Современное уголовное право переживает очень интересные и непростые времена. Хаотичные изменения действующего уголовного законодательства формируют новую уголовно-правовую реальность и уголовно-правовую политику, требующие обновленной парадигмы. Сегодня можно констатировать, что многочисленные поправки в уголовный закон, не имеющие большей частью объективных оснований, стали современной негативной чертой уголовно-правовой политики. При этом никто не отрицает того факта, что уголовный закон как кодифицированный нормативный правовой акт не должен стать застывшей догмой, и по мере необходимости требует определенных корректив. Однако любые изменения и дополнения должны вызываться объективными изменениями условиями жизни, а также качественными и количественными изменениями преступности в стране. В этой связи Р. Дафф обоснованно утверждает, что мир столкнулся с кризисом чрезмерной криминализации, поскольку наше уголовное право стало хаотичным, беспринципным и чрезмерно экспансивны¹⁶¹.

На фоне снижения основных макроэкономических показателей, усиления социального расслоения в стране и других негативных тенденций социально-политического характера в стране с 2007 года продолжает сокращаться регистрируемая преступность. Так, по итогам 2020 года зарегистрировано 2044,2 тыс. преступлений, что на 1% больше, чем за аналогичный период прошлого года. Такая благоприятная картина преступности в России позволяет правоохранительным органам сегодня заявлять, что «за более продолжительный период в России отмечается снижение общего количества выявленных преступлений. К примеру, за последние 5 лет их массив сократился на 13,1%, за 10 лет – на 22,2%»¹⁶². В то же время выглядит необъяснимым на фоне столь положительных результатов в деле борьбы с преступностью негативная динамика важных маркеров состояния преступности, в частности, увеличения тяжких и особо тяжких преступлений с 24,4% в 2019 году до 27,6% в 2020 году; беспрецедентные темпы прироста различного рода мошенничеств (+30,5%, 335,6 тыс.); рост преступлений, совершенных с использованием информационно-телекоммуникационных технологий или на 73,4% больше, чем за аналогичный период прошлого года и некоторые другие. По этому поводу метко отметил С. Ф. Милюков: «Было бы верхом наивности объяснить эти «ножницы» фантастическим предположением о том, что преступники в своей массе решили прекратить совершать менее опасные посягательства и переключиться на тяжкие и особо тяжкие»¹⁶³.

В юридической литературе неоднократно говорилось о криминологическом парадоксе современной картины противодействия преступности, поскольку именно при таких показателях с конца 80-х гг прошлого столетия до 2006 года наблюдалась тенденция роста преступности¹⁶⁴. Так, если в 2006 году уровень преступности в России на 100 тыс. населения составило 2695 преступлений, то в 2020 году эта цифра упала до отметки 1393¹⁶⁵. При отсутствии объективных предпосылок изменений уголовного законодательства, с января 1997 года по октябрь 2021 года Федеральное Собрание РФ приняло 271 закон, касающийся свыше трех с половиной тысяч изменений и дополнений уголовного закона. Две трети новелл были направлены на криминализацию преступных деяний, что не может не отразиться на эффективность правоприменительной деятельности органов предварительного расследования и суда, поскольку их деятельность сопровождают постоянные процессы обновления сферы преступного и наказуемого¹⁶⁶. При этом криминализация преступных деяний зачастую проходила в скрытых формах за счет внесения изменений в действующие уголовно-правовые запреты. По справедливому замечанию А. В. Наумова, «новый уголовно-правовой запрет возникал в Кодексе не только в связи с принятием новой статьи УК, но и в связи с дополнением той либо другой статьи новым квалифицирующим признаком, что конечно свидетельствует о также, хотя и разновидности дополнительной, но все-таки криминализации соответствующего деяния. Например, Федеральным законом от 03 июля 2016 г. №323-ФЗ статья 159 УК об ответственности за мошенничество была дополнена частью 5 о причинении при совершении такого преступления значительного ущерба»¹⁶⁷.

Нельзя не отказать в справедливости тем авторам, которые говорят, что процесс криминализации не всегда сопровождается глубокой научной проработкой как самих нормативных конструкций, так и последствий их применения на практике. В связи с этим М. М. Бабаев и Ю. Е. Пудовочкин обоснованно заявляют, что пытаясь достичь неясных целей, современное уголовное право «хаотично меняется в режиме «ручного управления», совмещая старые (неадекватные) и новые (непроверенные) инструменты в процессе противодействия деяниям, опасность которых оценивается весьма произвольно»¹⁶⁸. На наш взгляд, сегодня одним из последствий «ручного управления» в сфере уголовной политики стал феномен «норм-аватаров», когда в рамках действующей уголовной ответственности за преступное деяние законодатель производит дублирование отдельных его видов, «искусственно» придавая им статус самостоятельного состава преступления. В качестве примера может служить законодательная дифференциация уголовной ответственности за мошенничество в зависимости от сферы деятельности. Федеральным законом от 29 ноября 2012 г. №207-ФЗ в уголовном законе вместо одной нормы о мошенничестве (ст.159 УК РФ) появилось дополнительно еще шесть (ст.159¹–159⁶ УК РФ). Аналогично можно сказать и о весьма сомнительной новелле, предусматривающей уголовную ответственность за занятие высшего положения в преступной иерархии (ст. 210¹ УК РФ). Сегодня приходится констатировать, что попытки усовершенствовать уголовную ответственность за экономические виды мошенничества, как впрочем и усилить ответственность в отношении лиц, занимающих высшее положения в преступной иерархии, не привели к ощутимым результатам.

Как следствие большинство авторов сегодня констатируют, что несмотря на внешне обновленные ориентиры современной уголовной политики в содержательном плане она оставляет желать лучшего. По мнению А. И. Рарога, поиск законодателем уголовно-правовых средств противодействия новым преступным вызовам далеко не всегда завершается успехом¹⁶⁹.

Проведенный анализ вопросов развития современной уголовной политики и проблем, связанных с правоприменением в условиях противоречивого уголовно-правового регулирования свидетельствует, что официальная практика высших судебных органов является одним из факторов формирования и стабилизации уголовной политики.