Уготован покой...

— Шах, — объявил Азария холодным, неприятным голосом.

— К чему тебе это? — удивился Ионатан. — Я ведь могу уйти сюда или сюда.

— Чтобы сохранить темп атаки, — объяснил Азария с нервным смешком и добавил: — Спасибо тебе, Римона. Но именно теперь, после того как ты проявила ко мне такую дружескую щедрость, разве могу я обидеть Ионатана и нанести ему, как говорится, сокрушительное поражение?

— Твой ход, — сказал Ионатан.

— Я предлагаю в знак дружбы закончить сейчас партию, согласившись на ничью.

— Минуточку, — сказал Ионатан, — быть может, ты сперва посмотришь, что с твоей ладьей? Тебя ждут серьезные неприятности.

— Я, — ответил Азария как-то нараспев, — уже десять минут назад утратил всякий интерес к этой игре, столь банальной, постоянно повторяющейся и, простите меня, скучной.

— Ты, — сказал Ионатан, — проиграл.

— Пусть будет так, — согласился Азария, попытавшись придать своему лицу выражение, которое бывает у добрых клоунов.

— Я, — настаивал Ионатан, — победил.

— Ладно, — произнес Азария, — пожалуйста, я ведь только вчера прибыл сюда и, заметьте, не спал всю ночь, одолеваемый мыслями и переживаниями.

— Ну вот, — сказала Римона, — чайник опять закипел.

Все снова пили чай. Азария уничтожил еще одну полную тарелку бисквитов. И тогда решил выполнить обещание, которое дал вначале, хотя Римона и Ионатан ни о чем не просили его, а может, и забыли об этом. Он извлек из видавшего виды чехла потертую гитару, отошел от стола, уселся далеко от Ионатана и Римоны, на коричневой табуретке у двери, ведущей на веранду. Тия двинулась за ним следом и вновь обнюхала его ботинки. Он сыграл две-три простые популярные мелодии, время от времени сопровождая свою игру каким-то приглушенным бормотанием. Но внезапно он решился, весь подобрался и завел незнакомую Римоне и Ионатану, несколько меланхоличную мелодию.

Римона сказала:

— Какая грустная музыка.

Азария переполошился:

— Вам не понравилась эта пьеса? Я могу исполнять разные вещи. Только скажите что…

Римона:

— Это было красиво.

Ионатан задумался, медленно собрал оставшиеся на доске фигуры, расставил их на столе в два параллельных ряда — черные против белых — и промолвил:

— Это здорово. Я не разбираюсь в музыке. Но чувствовал, что эту вещь ты играешь с особой осторожностью, будто опасаешься от избытка чувств порвать струны. Когда ты играл, я вспомнил, как утром ты сразу догадался, что в «Катерпиллере» просто-напросто засорился бензопровод. Если хочешь, я расскажу про тебя Срулику, он у нас ведает музыкой. А теперь, пожалуй, стоит двинуться в столовую, на ужин.

Азария сказал:

— И твой отец, товарищ Иолек, говорил вчера об этом Срулике. И что еще интереснее: когда я вошел к нему, он обознался, назвав меня Сруликом. Нет и не может быть, по моему мнению, ничего случайного. Все в мире упорядоченно.

Перед тем как отправиться в столовую, Римона вручила Азарии Гитлину электрический чайник, сахар, пачку кофе и бисквиты. Ионатан отыскал в одном из ящиков электрическую лампочку, чтобы заменить ту маломощную, что висела у Азарии в бараке. Но выяснилось, что мощность найденной Ионатаном лампочки ничуть не выше.

За ужином в столовой Азария вновь выдал целую лекцию о международном положении. Путем собственных сложных изысканий он пришел к неизбежному выводу: в ближайшее время разразится большая война — между Израилем и Сирией. Все эти сирийские провокации, ставшие в последнее время чуть ли не ежедневными, не более чем ловушка: если глава правительства Леви Эшкол, доведенный до крайности, примет решение вступить в сражение за Голанские высоты, за горы Хорана и Башана, выступить в направлении горного кряжа Джабл-Друз, ловушка захлопнется, и мы сами дадим русским повод послать против нас армию и раздавить нас. На это обстоятельство должно быть обращено внимание Эшкола. Перед нами положили приманку, утверждал Азария, чтобы мы погнались за Махмудом, а там за углом, в переулке, набросился на нас притаившийся с топором в руках Иван. Азария вынашивал идею сформулировать некий меморандум и вручить его товарищу Иолеку Лифшицу, который может — по своему усмотрению — или передать документ главе правительства, или пренебречь опасностью, как пренебрегают ею все вокруг.

Эти разглагольствования казались Ионатану мало обоснованными и несколько утомительными, и он молчал, налегая на хлеб, уписывая большую порцию салата и двойную яичницу. Но Римона прислушивалась к каждому слову и даже спросила, какие меры мог бы предложить Азария, чтобы не стряслось несчастье. И от этого вопроса Азария воодушевился еще больше, начисто забыл об овощах, положенных Римоной ему на тарелку, и с ходу стал излагать хитроумный план: столкнуть друг с другом великие державы и, тихонько уклонившись от драки, выйти из переделки с миром и даже со значительной выгодой.

Эйтан Р. остановился на секунду у их столика и весело обратился к Азарии: «Ну, я вижу, что ты все-таки не потерялся. Я живу в крайней комнате, рядом с плавательным бассейном, и если ты случайно отыщешь несправедливость, немедленно приходи ко мне и сообщи, чтобы мы смогли ликвидировать ее, пока она еще мала».

И Хава, мать Ионатана издали приветственно помахала им рукой. А Шимон-маленький, тот, что работал на животноводческой ферме, присоединился к ним с чашкой в руке и спросил Ионатана не согласится ли тот одолжить ему на денек-другой своего нового друга, чтобы и у них на ферме он тоже показал образцы чудес.

Ионатан закурил американскую сигарету. Угостил Азарию.

Когда они выходили из столовой, Римона, почти неощутимо коснувшись его локтя, пригласила Азарию приходить к ним и в другие вечера — поговорить, помузицировать, поиграть в шахматы.

Затем они расстались и разошлись в разные стороны.

По пути в свой барак Азария думал о картине, что висела в комнате Римоны и Ионатана: кирпичный забор, на нем — коричневая птица, изнывающая от жажды, тень и туман, клинок солнечного света, разрезающий полотно по диагонали, зияющая рана в одном из нижних кирпичей в углу картины… Я приглашен прийти снова, поиграть на гитаре, поговорить, сразиться в шахматы. Ей придется приложить немало усилий, чтобы помириться со мной, чтобы добиться моего прощения… У нее родилась девочка и умерла, и теперь у нее ничего не осталось…

Перед тем как навестить Анат и Уди, чтобы просмотреть с ним накладные, Ионатан сказал Римоне: «Он тот еще болтун, врун, трепач, хвастун и подлиза, но гляди-ка, несмотря на все это, вызывает какую-то симпатию… Я сейчас иду к Уди — поговорить об отправке фруктов. Вернусь не поздно».

Густая ночь поглотила все. Дождь не шел, но воздух был холоден, насыщен влагой, и ветер не унимался.

Это просто смешно, сказала про себя Римона и улыбнулась в темноте.

В последующие дни Азария Гитлин ремонтировал сельскохозяйственную технику — и ту, что была необходима сию минуту, и ту, что давно простаивала. Энергия его не знала границ. Он смазывал, скреплял, чинил, разбирал, вновь собирал, менял севшие батареи, подтягивал резиновые ремни, начищал все до блеска. За эти старания Римона в его ночных сновидениях поцеловала его в подбородок.

С таким же энтузиазмом он принялся наводить порядок под навесом, где в полном запустении стояли сельхозмашины. Расположил рабочие инструменты так, чтобы ими удобно было пользоваться: укрепил широкий деревянный стенд, и на нем разместил в соответствии с их размером все отвертки, гаечные ключи, плоскогубцы. На каждый ящик, на каждую тумбочку наклеил табличку. С помощью сильно действующих моющих средств отдраил замызганный бетонный пол. Убедил Ионатана Лифшица взобраться наверх, чтобы снять птичьи гнезда и смести паутину между балками под крышей. Рассортировал все имеющиеся запчасти и детали. И, наконец, пришло ему в голову вырезать из журнала большой портрет министра социального обеспечения и повесить его на одной из стен гаража. С тех пор добродушное круглое лицо министра, доктора Бурга, было обращено к Ионатану и Азарии и его довольный, сытый взгляд каждое утро следил за ними.