Угрюм-река

«Русская красавица. Вот бы…»

Он в это «вот бы» еще не мог влить значительного содержания, лишь чувствовал, что в его сердце намечается нечто, такое странное и новое. Ему хотелось без конца говорить с ней, без конца мечтать, выказать себя героем, чем-нибудь отличиться. Но язык, мозг и даже все движения его были скованы, он все еще дичился ее общества, боялся показаться ей смешным. Он видел в ней образованную барышню, а себя считал недоучкой, мужиком и вспыхнул как искра, когда Нина спросила его:

— А как же вы с ученьем? Что ж вы так-таки и забросите книги?

Подумав и потирая чуткие к морозу, ознобленные в тайге уши, он ответил:

— Учиться буду. Не знаю, — в школе или нет, но буду. По всей вероятности — дома. Куплю книг, программ…

— Ну, в это я не верю. Какое дома ученье? Учиться надо в городе, в людях, на обществе.

— Можно и дома. Было бы желание, — сказал Прохор. — А вам что ж, нравятся ученые?

— О да!

— А просто умные, сильные?

— Умному и сильному очень нетрудно сделаться и образованным. Да. — Она сжала губы и засмеялась в нос, обволакивая Прохора ласкающим взглядом.

— Постараюсь, — сказал тот и, заикаясь, добавил:

— Чтоб вам понравиться…

— Ха-ха-а!.. А вам так хочется понравиться мне? Смешной какой!

Прохор неловко поскользнулся и чуть не сшиб Нину. Они шли посреди укатанной дороги. Улица безжизненна. Кое-где двигались закутанные неуклюжие фигуры.

— Вот дом золотопромышленника Фокина, — сказала Нина. — Он в больших миллионах, а настоящего размаху нет; торчит здесь и всем доволен. Задает пиры. Однажды пьяного пристава заколотил в сахарную бочку и спустил с откоса. Был целый скандал. Дело доходило до губернатора. И все, конечно, сошло с рук…

— Деньги — сила, — сказал, оживляясь, Прохор. — Ниночка, а как вы думаете: буду я богат?

— Вы и так богаты.

— Да разве это богатство?! Я буду богат по-настоящему. — Глаза Прохора загорелись, голос перестал срываться. — По-настоящему буду богат. Настоящие дела заведу. Я об этом хорошо подумал.

Девушка засмеялась и слегка ударила его муфтой.

— Сколько вам, Прохор, лет?

— Тридцать.

— Ха-ха-ха! Сбавьте!

— Двадцать пять. Я не верю ни отцу, ни матери. Они думают, что мне восемнадцать.

Ошибаются, просчитались, — он говорил возбужденно, шаги его стали тверды, широки. Нина едва успевала за ним.

— Какой захолустный ваш городок, нет кондитерских, — сказал он. — Ужасно хочется пирожного.

Девушка широко открыла глаза и заливисто звонко рассмеялась.

— Ах вы, деточка! Как это хорошо! Вот придем, давайте торт стряпать.

— Давайте, — сказал Прохор упавшим голосом и мысленно выругал себя: «Дурак».

— Вы любите танцы?

— Нет, не занимаюсь, — с напускной важностью сказал он. — Не признаю.

— Хм, скажите пожалуйста, — со скрытой усмешкой кольнула она. — Вы какой-то особенный.

— Особенный? — Прохор замедлил шаги. — А может, я особенный и есть. Я начну рано. Учитель рассказывал нам о знаменитых художниках и музыкантах. Они уже в детстве были.., как это?

— Призваны?

— Ну да, вот! Например, Бетховен, кажется. Есть такой? Ага! Он с четырех лет будто бы. Может быть, такой и я. Только в своем роде музыкант. По промышленности, по коммерции.

— А вы в куклы не играете?

Огорошенный, он остановился

— Какая вы заноза!

— Я? О да… — Нина снова рассмеялась и потянула за рукав надувшего губы Прохора.

— Город кончился, пойдемте до леска.

— Пойдемте. Только почему вы все смеетесь надо мной? Я не люблю, когда надо мной смеются.

— Вы что всерьез? Пожалуйста, Прохор, не хмурьте брови. К вам это не идет.

Она осторожно, как ручного медведя, взяла его под руку, Прохор сладко засопел и еще раз обозвал себя в мыслях дурнем: «С чего это я прикидываюсь таким бородатым. Дурак какой!»

По узкой извилистой дороге тянулся бесконечный обоз с окоченевшими тушами мяса. Оскал свиных клыкастых ртов выразителен и жалок: казалось, животные все еще безголосо визжат и стонут под ножом. Глубокие раны на их затылках широко зияли, сгустки крови красными гроздьями застыли на морозе.

Нине противно это зрелище: оно внушало ей омерзение к человеческой жестокости. А Прохор прищелкнул языком, сказал:

— Ух ты, какое богатство! Вот это я люблю! Когда я буду сам хозяин, я устрою консервный завод. Жирные куски мяса, жирные рыбы, рябчики в жестянках с надписью: «Торговый дом — Прохор Громов» — будут отправляться во все места, даже за границу. Я устрою скотобойню — какую-нибудь с фокусами. Сам обучусь в Америке, собственноручно буду резать быков… Я…

— Какой вы — мясник… Это нехорошо. Это гадко! А я решила сделаться вегетарианкой.

— Вегетарианкой? Это что за нация? — спросил Прохор.

— При чем тут нация? — с легким оттенком превосходства отозвалась Нина. — Вегетарианство — это безубойное питание. Без насилий над жизнью.

— Ах, да, — спохватился Прохор, и губы его задрожали от досады. — Ну, я это не признаю. Кровь — вещь хорошая. Я очень люблю студень из свинячьей крови, с салом, с уксусом.

— Какие мы все-таки с вами разные, — со вздохом сказала Нина.

5

Обед приготовлен очень вкусно. Прохор ел за троих и громко чавкал. Нина с выжидательным любопытством глядела на него. Выпивали, чокались. Не отставал и Прохор.

— Почему вы мне не расскажете подробно про свое путешествие? — спросила гостя Нина.

— А вот, вечерком ужо. У меня даже есть дневник. Могу прочесть.

Яков Назарыч с аппетитом уничтожал струганину из мороженых стерлядок. Непривычный к вину Прохор чуть захмелел; он все время блаженно улыбался, в упор посматривал на оживленное лицо девушки.

— Ну, молодежь, выпьем! — поднял бокал хозяин. — За здоровье молодежи! Счастливо жить.., нам на смену.

— Ура! — крикнул Прохор. — Ниночка, за ваше здоровье! Ха-ха! Бескровное питание, а сама — поросенка с кашей.

Хозяин выпил, пободался — кудрявые с проседью волосы встряхнулись.

— Знавал, знавал деда-то твоего, вьюнош, как же. Твой дед да мой отец, царство ему небесное, компанию водили. Всегда, бывало, заезжал к нам, как с пушной ярмарки ехал. Да вот убили моих родителей-то, царствие им небесное…. И отца и мать… Убили, разбойники убили… В ваших краях… Много лет тому… Эх, налей еще! Зубровочки. С травкой.