Уход на второй круг

Какая малость! Проблема лишь в том, что «пізніше» в их случае невозможно. И они оба это знали. Не простила. Постановила, что виноват, и не простила. Вот только смелости сказать в лицо: «Парамонов, ты — тварь, убившая моего мужа», — у нее не было. Потому что, озвучив эту мысль, вынудила бы его оправдываться, объяснять. Не дай бог еще усомнится! А сомнений Ксения Басаргина не выносила.

И, тем не менее, он звонил. Звонил по дороге на станцию. Звонил ночь напролет каждый раз, когда можно было выдыхать между работой. В дороге, в кресле, на диване, в столовой, когда «мама обедать звала». Звонил перед тем, как идти писать заявление на расчет. И звонил потом. Этого номера больше не существовало. Не существовало Ксении по этому номеру. Понимал, что она сменила сим-карту. И все же звонил, надеясь на какое-то чудо. Но чудес не бывает.

30 июня он отработал последнюю смену на станции при Городской клинической больнице скорой помощи № 16. В тот же день почти решился заявиться к Басаргиным-старшим, чтобы узнать, где прячется их дочь. И тогда же, тридцатого, сделал новое открытие. Для чего нужны братья.

Братья нужны, чтобы помогать наводить порядок в жизни, перевозя шмотье с места на место. Чтобы вместе нажимать на SHIFT+DELETE, удаляя навсегда никому не нужные файлы. Чтобы делать вместе этот чертов последний шаг.

Во дворе дома стояла грузовая машина.

На крыльце — Денис.

Курил. Смотрел на него, подходившего к подъезду, в упор. Это как последние минуты до занавеса. Она вычеркнула. Есть ли надежда вычеркнуть у него.

— Я смотрю, тут живенько, — мрачно проговорил Глеб, оказавшись на крыльце.

— А у тебя реальный талант. Все поганить, — так же мрачно проговорил Басаргин.

Парамонов дернул уголком губ. Нервно, зло.

— Ок. Допустим. Ты бы на моем месте промолчал?

— Да похрену. Твое место — твои проблемы. Но ты же их умудряешься на других навешивать. Себе легче делаешь? Ладно я… Ее зачем? Она же его снова похоронила, ты не понимаешь?

— А ты? Ты не понимаешь, что она бы все равно узнала? Вопрос времени, — Глеб отвернулся от Дэна и посмотрел на машину. Несколько секунд вглядывался в ее светлые дверцы. Чувствовал накатывающую ярость. И, когда сдерживаться сил не осталось, выпалил: — Ну, пусть я виноват! Вы меня осудили, пусть! Ты прав, мое место, мои проблемы! Я тогда оправдывался, а сейчас не буду, и уж точно не перед тобой. Мне надо с ней поговорить, понимаешь?

— Она не хочет, — пожал плечами Денис.

— Я хочу, мне надо!

— Это мне точно похрену.

— Куда она уехала? К тебе? К родителям? Она как тогда была или еще хуже? — прорвалось. Он не хотел, чтобы прорывалось, но оно прорвалось. Нечто близкое к панике. Нечто не пережитое много лет назад навалилось сейчас. В двадцать лет он понять не успел, что потерял. Сейчас все было словно в замедленной съемке. Он ее терял.

— Тогда? — Денис ухмыльнулся. — Тогда у нее был я. Теперь она и меня не подпускает. Сама тащит…

— Она хоронит не его, а себя и меня.

— Чего ты хочешь? У тебя был шанс, ты его просрал.

— Я сказал ей правду. Можешь за это мне еще раз по морде съездить. В тюрьму же за такое не сажают.

Басаргин устало потер лоб, отбросил потухший окурок.

— К чертям собачьим твою правду, если я даже не знаю, где она теперь.

— Как не знаешь? — вскинулся Глеб, то ли не веря, то ли не осознавая. — Ты же за ее вещами тут?

— Я — тут. Позвонила, попросила шмотки забрать. Я звоню — трубку не берет. Твою ж мать, откуда ты взялся, а? — рявкнул Денис.

— Квартиру купил тут. Сдуру.

— Реально, сдуру.

На крыльце нарисовались грузчики, тащившие комод.

— Вроде все, хозяин, — сказал один из них. — Проверяй.

Глеб молча наблюдал, как Басаргин сходит с крыльца и идет к машине. Молча же наблюдал возню в кузове. Пытался прийти в себя и из тысяч мыслей сформировать пустоту. Пусть и давящую. Но когда Денис собирался погрузить в кабину грузовика еще и себя, не выдержал:

— Если сможешь, дай знать, как она. Пожалуйста.

— А я тебе и сейчас скажу. Хреново она. Когда хорошо — по норам не прячутся, — Денис хлопнул дверью, водитель завел мотор.

Грузовик закружил по двору, выезжая. Глеб, чувствуя, как жара струится потом по пояснице, закрыл глаза. О норах он знал слишком много. Норах и конурах. В конце концов, ничего нового. Его выбрасывали, как нашкодившего пса. Необязательно было сторожить под дверью.

Но разве можно вот так навсегда? Насовсем? Откуда берутся силы вычеркивать, выкорчевывать? Забывать? И где ему самому взять силы забыть, когда хочет помнить. Когда все еще не верит, что все закончено.

Он медленно вошел в подъезд. Как будто был не человеком, а роботом. Позволял завладеть собою медленно наползающей усталости. Постепенно сходил с ума.

Быстро он делал только одно и много позже. Ночью, мучимый бессонницей, он достал телефон. Нашел ее номер, которого теперь уже точно не существовало. И, набрав всего несколько слов, нажал «Отправить», понимая, что это сообщение отправлено не будет уже никогда.

«Ты нужна мне. Будь рядом».

* * *

Дождило почти каждый день. От по-осеннему однообразной мороси, окрашивающей все вокруг в серый заунывный цвет, до ливней, когда тротуары превращались в русла рек. Словно этажом выше прохудился водопровод, и теперь заливало землю. Нередкими были грозы, с оглушающим хрустом разламывающие небо. И никто не мог ничего исправить.

Все и везде рано или поздно любой разговор сводили к погоде, и только Ксению Басаргину погода заботила лишь в качестве данных метеосводок, которые она получала перед каждым вылетом.

Как знать, возможно, она иначе относилась бы к стихии, если бы дождем можно было смыть многие дни — из памяти и из настоящего. Но приходилось вычеркивать самостоятельно.

Со всем свойственным ей упрямством Ксения продолжала делать шаг за шагом, попутно кромсая собственную жизнь до неузнаваемости. Ее преследовал страх, почти животный, что не справится. Трещины панциря, так долго защищавшего ее, неумолимо разрастались — знала, чувствовала, и тело саднило от просачивающейся сквозь них жизни. А она все еще сопротивлялась, латала дыры и залечивала раны.