Уход
Шрифт:
– О?! – уже совсем в другой тональности воскликнул Борис. – Ты же брал одну?
– А я знал, что и ты захочешь. Загодя запасся.
Все заторопились, разлили зелья, прихватили пирожки. Общий гомон, в котором не малое место занимал и голос больного. Но обычная перебранка Бориса и Толи – так сказать, физика и лирика – была громче и настырнее.
– Уже набил рот? Мы же только что ели! Как говорить будешь? Все ждут. – И опять саркастическая улыбка.
– А я и не буду. Сначала горло промочить.
– Это мысль нормальная. Еще что-то соображаешь.
Сам Мишкин не ел и, разумеется, не пил, но – из других, совсем уже никчемных, запоздалых запретов –
– Жень, я ненадолго в Сибирь мотану.
– Опять по архивам?
– Ну. А то! – По эдаким удалым и совершенно безликим восклицаниям видно было, что Анатолию не больно ловко говорить о своем отъезде. Неловкость понятная.
– Тогда прощаться давай. Не «до свидания».
– Кончай, кончай! Я к футбольному чемпионату хочу вернуться, и уж вместе смотреть.
– Ну, ну. Попробую доцарапаться.
Борис о своем отъезде сказать заробел.
Галя кормила его с ложки. Илья сидел рядом в кресле и молчал.
– Не то чтобы я сам не мог, да не с руки как-то – ложка тяжелая, неудобная.
Илья сидел рядом в кресле и молчал.
– Скажу тебе, что когда она вколет, то и силы прибавляются. А болей сейчас нет. Сейчас уколет… и сам буду есть.
Илья сидел в кресле и молчал…
– Собственно, уколом это уже неправильно называть. Катетер постоянно в вене. Кожу ширять не надо. В катетер… Ты чего молчишь?
– А что я по этому поводу могу сказать?
– Поддерживай беседу. Для того ты и здесь. Галь, одну ампулу. Сейчас больше не надо.
Ну, что мог сказать Илья? Все и так ясно. Да, от боли спасает. Казалось, что и силы придает. Вот и сам есть стал. Всё так, а не Мишкин…
Илья сидел в кресле и молчал.
Мишкин доел, прикрыл глаза и тоже молчал.
Ему опять привиделось… Привиделось… Да что ж могло ему привидеться, как не что-нибудь из главной радости, главного существа его жизни. То он в операционной, то в реанимации отогревает телом своим очередного нуждающегося в нем. И кому-то говорит: «Конечно, я плохой хирург. Хороший бы сделал операцию качественно и пошел отдыхать. А я кручусь всё, кручусь над больным. Значит, боюсь. Значит, что-то сделал не так. Они и говорят, что все успехи мои – оттого, что я забочусь, телом отогреваю. Придумали же формулировочку! Хорошие хирурги уходят после операции и спят спокойно. Хм, а иные говорят, что перед операцией не спят. Это уж совсем дурные… И опять кто-то вмешивается. Не вмешивайся! Я про себя. Не лезь в душу! Не твое дело! Дурные, дурные. Отстань! Не хирурги дурные. Люди дурные – они к смерти относятся с большим почтением, чем к жизни. Разве можно сравнить торжества при рождении и при похоронах?! А гробницы-то, гробницы… И не лезь ко мне с глупостями! Не хочу могилы! И гробницы не хочу. Камень, валун. В моей больнице. Камень, а пепел рассыпят пусть. Ты, что ль, проследишь?..»
Мишкин открыл глаза:
– Уснул? Да нет. А кто?
– Что кто? – Илья сидел в кресле и, как и до этого, молчал.
– А почему никого нет? Никто не идет. Рака боятся? Рак не должен управлять моей жизнью. Пусть придут…
Зазвонил телефон.
– Дай мне трубку. Сам поговорю. Алло!.. Я. Я! Чего тебе. Не лезь в душу. Я не хочу тебя видеть, и не приходи, – отдал трубку.
– Вы что! Евгений Львович! Кому это?
– Что? Не вникай. Я сам знаю. Люди, говорит, дурные. А он?
– Кто?
– Не вникай. Где Саша?
– Звонил. Едет уже.
– Болит. Где Галя? Га-аль!
– Она на кухне. Небось пирожки делает. Сейчас
же набежит народ.– А! Да. Га-аль! Еще ампулку одну сделай.
– Да только что сделали. Только что.
– Не вникай. А Толя придет? Он обещал продолжить. А?
– Так он же каждый день… Почти каждый день вам рассказывает. Да и не только вам. Нам всем интересно. Теперь про Булгарина обещал… Господи! Да он же уехал.
– Да, да. Вспомнил. Га-аль!..
– Может, она уснула. Устала ведь.
– Да, да. Может быть. Подождем немного.
Вошла Галя.
– Ты чего? Я здесь.
– Я подумал, что вы, Галина Степановна, плохой реаниматор.
– Чего это ты вдруг надумал? – Галя улыбнулась, не зная, как правильно отреагировать на такое заявление. Растерянная улыбка сменилась тревожной гримасой.
– Что ты сегодня накинулась и давай срочно капельницу ставить? Ночью!
– Так тебе ж плохо стало.
– Такие больные, как я, никакой реанимации не подлежат. Так?! Бесперспективно!
Галя улыбнулась: нет, показалось. Всё в порядке. Тот же Мишкин.
– Сделай укол.
– Я ж только что делала.
– Ты что? Экономишь? Тебе жалко?! Ребята все делают для этого, а ты не можешь?
А Илья вспомнил, как незадолго до окончательного ухода из отделения всегда деликатнейший Мишкин на утренней конференции неожиданно грубо обрушился на дежурившего хирурга. Евгений Львович тогда сказал, что действия этого врача безграмотные, а сам он давно уже не заслуживает доверия, что он сделал напрасную операцию и едва ли не человекоубийца. Вся конференция испугано молчала. Это было не только грубо, но и несправедливо. Случай был сомнительный – неоперабельный рак, и еще неизвестно, кто в конечном счете окажется прав. Все молчали и от неожиданности, и от непохожести Мишкина на самого себя, и от возникшего у многих понимания, что шеф, наверное, прокручивает в голове, так сказать, свой случай, свою болезнь, свою судьбу. Но раньше он никогда ничего не валил на другого. И наверное, старые, затаенные, глубоко спрятанные, вполне заслуженные его претензии к этому доктору нынче выплеснулись от целого ряда сложившихся обстоятельств. В том числе, возможно, сыграли свою роль и уколы.
Провинившийся, действительно, был не из круга Мишкина. Совсем другого психологического облика – из тех, кому высшее образование не прибавило интеллигентности, а дало лишь некоторые профессиональные умения. После в ординаторской он бурно выражал свое возмущение Мишкиным. Все молчали. Пока не услышали:
– Наширялся и пошел вершить. Давно пора гнать и в постели держать. Администрация…
Сидевший за столом и писавший истории болезней Василий дернулся, вскочил и двинулся на брызжущего слюной коллегу:
– Уйди, падло, пока жив… – Он замахнулся, но руку его перехватил Игорь. – Иди к себе в отделении и не показывайся…
И тот ушел, видя весьма выразительную мимику коллег Мишкина.
Но ведь в чем-то он был прав, и создавшаяся ситуация становилось страшной. Через пару дней ушел и Мишкин. Не исключено, что та вспышка его и подтолкнула. И сейчас, думал Илья, у того недоброжелателя в запасе много возможностей для пакости всему отделению, а не только уходящему, уже бывшему шефу. Во-первых, липово ведущаяся история болезни Мишкина, будто он лежит у них в отделении, а не дома. Тут можно сильно нагадить всем и Мишкина лишить последней помощи. А тот доктор на такие вещи вполне способен: однажды уже было – выкрал неправильно оформленный документ, не поленился найти ксерокс, сделать копию и администрацию в известность поставить.