Уик-энд с Остерманом (др. перевод)

— О Господи! Значит, ты готовишь такую программу?

— Не беспокойся. Потребуется несколько месяцев. Она не первая на очереди. В случае чего предупрежу их. Они успеют унести ноги.

Элис снова услышала голоса Кардоне и Тремьяна: «Ты говорила с ним? Что он сказал? Не позволяй Джону выносить суждения…» Они были в панике, и наконец она поняла, в чем дело:

— Джой и Дик просто жутко перепуганы. Тебе это известно?

— Да. Так я и предполагал.

— Ты это предполагал. Ради Господа Бога, они же твои друзья! Они боятся! Они до смерти испугались!

— О’кей. О’кей. Завтра в клубе я скажу им, чтобы расслабились. Стервятник из Сан-Диего больше не атакует.

— Нет, это в самом деле жестоко! Ничего нет удивительного, что они были так взбудоражены! Они считают, что ты поступаешь просто ужасно, — Элис вспомнила молчаливую фигуру Лейлы у стены, когда она слушала, как Тремьян молит ее и угрожает ей в кухне. — Они все рассказали Остерманам.

— Ты уверена? Откуда тебе известно?

— Это не важно. Они должны воспринимать тебя как источник ужаса… Завтра же утром, ради Бога, скажи им, чтобы не волновались.

— Я же обещал, что так и сделаю.

— Теперь все ясно. Эти дурацкие крики у бассейна, эти споры… Я в самом деле очень зла на тебя.

Но на самом деле Элис не сердилась — туман неизвестности теперь рассеялся. Ей надо было обдумать ситуацию. Погруженная в свои беспокойные мысли, она легла на спину, но теперь к ней пришла та расслабленность, которую она не чувствовала уже несколько часов.

Таннер плотно сомкнул веки и постарался привести в порядок дыхание. Его ложь прошла. Проще, чем он мог рассчитывать. Теперь ему полегчало.

Фассет прав. Он оказался в состоянии справиться со всем.

Даже с Элис.

21

Он стоял у окна спальни. Небо сплошь затянуто тучами, луны не видно. Он смотрел вниз на газон и лес за ним, и вдруг решил, что зрение обманывает его. Он отчетливо видел огонек сигареты. Кто-то шел, совершенно не скрываясь, и курил! Господи Исусе! — подумал он, — кто бы там ни был — неужто не понимает, что может поломать всю игру?

Затем присмотрелся внимательнее. На человеке купальный халат. Это был Остерман.

Неужели Берни что-то увидел? Или услышал?

Таннер быстро и бесшумно вышел из спальни и спустился вниз.

— Я так и думал, что ты выберешься погулять, — сказал Берни, который, сидя в кресле на краю бассейна, задумчиво смотрел на воду. — Этот вечер явно не удался.

— Я бы так не сказал.

— Тогда я советую тебе быть более внимательным. Вооружись мы ножами, этот бассейн был бы уже красен от крови.

— Твои голливудские штампы не оставляют тебя, — Таннер присел на край бассейна.

— Я писатель. Я наблюдаю за происходящим и все перевариваю.

— А я думаю, что ты все же ошибаешься, — сказал Таннер. — У Дика, как он сам говорил, какие-то неприятности с делами. Джой просто напился. Ну и что?

Остерман закинул ногу на ногу и выпрямился:

— Ты удивился, увидев меня здесь… Меня привел какой-то смутный инстинкт, ощущение… Я решил, что ты обязательно спустишься. Похоже, тебе, как и мне, не спится.

— Ты меня интригуешь.

— Я не шучу. Нам пора поговорить.

— О чем?

Встав, Остерман подошел к Таннеру, глядя на него сверху вниз. От окурка прикурил новую сигарету:

— Чего бы тебе хотелось больше всего? Я имею в виду — для себя и своей семьи?

Таннер с трудом верил, что не ослышался. Остерман начал банальнейшим образом. Тем не менее он ответил так, словно воспринял вопрос с полной серьезностью:

— Думаю, что покоя. Покоя, хорошей еды, убежища и внутреннего комфорта. Это ты хотел услышать?

— Все это у тебя есть. Во всяком случае, на сегодняшний день.

— Тогда я и в самом деле не понимаю тебя.

— Когда-нибудь приходило в голову, что у тебя больше нет возможностей? Вся твоя жизнь полностью запрограммирована на исполнение определенных функций. Это ты понимаешь?

— Насколько мне известно, это всеобщий закон. И я не буду спорить с ним.

— Ты и не можешь спорить. Система не позволит сделать этого. Ты подготовлен для выполнения определенных задач, приобрел определенный опыт — вот и все, этим придется заниматься весь остаток жизни. И спорить тут не о чем.

— Я стал бы никуда не годным ядерным физиком, а ты, в лучшем случае, посредственным нейрохирургом… — сказал Таннер.

— Конечно, все относительно, и я не пытаюсь фантазировать. Я хочу сказать, что над нами властвуют силы, с которыми нам не совладать. Едва мы успеваем достичь профессионализма, как приходит смерть. Мы живем и работаем, не выходя за пределы четко очерченного круга; мы не решаемся переступить его границы хотя бы для того, чтобы осмотреться. Боюсь, что тебе это свойственно в еще большей мере, чем мне. Во всяком случае, с теми деньгами, что у меня есть, я обладаю хоть какой-то возможностью выбора. Но тем не менее деньги… Они сковывают нас по рукам и ногам.

— У меня есть только то, что я заработал сам, и я не жалуюсь. Кроме того, мой риск хорошо оплачивается.

— Но у тебя ничего нет за спиной. Ничего! Ты не можешь позволить себе встать и громко заявить о себе: это я! Во всяком случае, когда речь заходит о деньгах. Ты бессилен! На тебе висит все это, за что надо платить! — и Остерман широким жестом обозначил дом и участок Таннера.

— Возможно, я и в самом деле не могу… когда речь идет о деньгах. Но кто может?

Остерман подвинул к себе стул и снова сел. Не отводя глаз от Таннера, он мягко обратился к нему:

— Есть способ. И я готов тебе помочь, — он остановился на несколько секунд, словно подыскивая слова, и опять заговорил: — Джонни… — он снова запутался.

Таннер боялся, что у него не хватит смелости закончить:

— Продолжай.

— Я пришел к определенным… выводам, и они очень важны! — теперь Остерман говорил очень быстро, и слова цеплялись одно за другое.

Внезапно внимание обоих мужчин было привлечено к дому. В спальне Джанет вспыхнул свет.