Уильям Шекспир — образы меры, добродетели и порока

В строке 4, также была заполнена конечная цезура строки словом деепричастием в скобках «исчезая», которое органически вписалось в строку, отразив во времени динамику поцелуя, дополнительно была решена проблема рифмы строки.

Строка 5, входит в одно предложение, поэтому её следует рассматривать отдельно, так как после предыдущего риторического вопроса строк 1-4, она является риторическим ответом на вопрос или положительным подтверждением строки 4, то есть заключительной части риторического вопроса.

«In my love's veins thou hast too grossly dyed» (99, 5).

«У моей любви венах ты также, чрезвычайно окрашенный» (99, 5).

В строке 5, речь идёт «пурпурном» цвете» гордыни юноши в его «дыхании» на «нежных щеках в лица оттенках» его возлюбленной, которое обитало, где поэт подтверждает, ибо от знает, будучи биологическим отцом юноши: «У моей любви венах ты тоже, чрезвычайно окрашенный». Предложение строки 5, было построено автором так, чтобы ввести в замешательство читателя, который не сразу смог понять, что бард хотел донести, обращаясь на «ты» к «пурпурному цвету» юноши. Оборот речи «grossly dyed», «чрезвычайно окрашенный» была широко распространённой в елизаветинскую эпоху, ибо вопрос «чистоты кровей» был необычайно актуальным особенно в условиях придворной жизни. В античной традиции стихосложения, такое подчёркивание контраста цвета представляет собой разновидность метафорической антитезы.

Строки 6-7, входящие в одно предложение при прочтении следует рассматривать вместе, где риторическая модель поэтической строки, указывает на то, что две строки являются риторическим обращением.

«The Lillie I condemned for thy hand,

And buds of marjoram had stol'n thy hair» (99, 6-7).

«Лилли, Я осуждённый от твой руки (увы),

И завязи сухого майорана твои волосы похищали» (99, 6-7).

Итак, риторическое обращение в строках 6-7, ни коим образом не могло бы быть реализованным в реальной жизни автором сонета, это всего лишь авторская фантазия, облачённая в аллегорическую форму, но на основе реально происходивших событий, свидетелем которых был сам поэт.

— Но, что хотел автор, чтобы читатель обратил внимание в строках 6-7 при риторическом обращении к персоне под литературным символом «Lillie»?

Содержание строк намёками подсказывает о какой персоне идёт речь, где бард упрекал эту персону: «Лилли, Я осуждённый от твой руки (увы), и завязи сухого майорана твои волосы похищали», что указывало на необычайно высокий социальный статус, во-первых.

Во-вторых, повествующий бард упрекает от первого лица влиятельную персону за то, что он «осуждённый от (её) руки», по всей видимости уже не молодую женщину, у которой «завязи сухого майорана (её) волосы похищали».

Строка 7 не содержит литературных символов и не является метафорической, как не странно смешение в одном предложение предыдущей строки 6, содержащей аллегорический литературный символ с «метонимией», даёт эффект «придуманного» образа. В некоторых случаях подобный приём сбивает с току и запутывает читателя.

Согласно, посвящениям поэтов «елизаветинской», эпохи, этой персоной могла быть Синтией, богиней сияющего шара, что являлось поэтическим именем королевы Елизаветы. Известно, что во множестве посвящений в различных произведениях авторов елизаветинской эпохи, особенно поэтических за Елизаветой I основательно закрепился литературный псевдоним «Артемида», «Селена» и «Луна». Но как мы видим в тексте оригинального текста обратной стороной Луны — «Лилит», «Lilith». В том случае, когда она своими поступками отражала зловещие кровавые оттенки обратной стороны в соответствии воззрениям древнегреческих стоиков об дуальности материального мира. «Лилит» в более древней версии писания, была первой женой Адама до Евы, о чём адепты религий тщательно скрывали по вполне понятной причине.

Не составляет труда догадаться, что автор сонета 99 в строке 6 обратился к высокопоставленной даме: «The Lillie I condemned for thy hand», «Лилли, Я осуждённый от твой руки». Таким образом, убрав окончание «th» из слова «Lilith» в тексте сонета, автор вполне мог дать ссылку на настоящее имя «загадочной» персоны — «Elizabeth».

Краткая справка.

В древнегреческой мифологии и религии, «Селена» — являлась олицетворением Луны. Также известная также, как «Мина», согласно традиции мифа являлась дочерью титанов Гипериона и Тейи и сестрой бога солнца Гелиоса и богини рассвета Эос. В тексте мифа она ездит на лунной колеснице по небесам. В различных мифах ей приписывается несколько любовников, включая Зевса, Пана и смертного Эндимиона. В пост классические эпохи Селену часто отождествляли с Артемидой, или Афродитой также, как её брата Гелиоса отождествляли с Аполлоном. Селена и Артемида также ассоциировались с Гекатой, и все из трёх перечисленных считались лунными богинями, но только Селена считалась олицетворением самой Луны. Её римский эквивалент — Луна.

Сохранившиеся описания внешнего вида и характера Селены, за исключением тех, которые применялись к Луне, чрезвычайно скудны. Ни в «Илиаде», ни в «Одиссее» Гомера нет упоминания имени богини Селены, как таковой. Но, имя Селены было упомянуто в одном из тридцати трёх гомеровских гимнов, в котором есть следующее её описание, цитирую:

«И далее сладкоголосые музы, дочери Зевса, искусные в пении, рассказывают о длиннокрылой Луне. От её бессмертной головы сияние исходит с небес и охватывает землю; и велика красота, исходящая от её сияющего света. Воздух, прежде неосвещённый, сияет светом её золотой короны, и её лучи сияют ясно, как бы ни была яркой Селена, омывшая своё прекрасное тело в водах океана, и облачившаяся в свои сверкающие одежды, и запрягшая свою сияющую упряжку едет на своих длинногривых лошадях с сильными шеями на полной скорости, вечером в середине месяца: именно, тогда её большая орбита наполнена, и тогда её лучи ярче сияют, в то время, когда она увеличивается. Так что, она — верный знак и знамение для смертных мужчин».

...

«Возрадуйся, белорукая богиня, светлая Селена, кроткая, светлокудрая королева!».

Впрочем, содержание гимнов Гомера, очередной раз подтверждает неординарную версию предложенную мной, в которой предоставлены убедительные аргументы в пользу того, что сонеты 153 и 154 при написании были посвящены Елизавете, а не «тёмной леди», как это утверждалось в научных диссертациях и публикациях подавляющего большинства критиков от академической науки.

Безусловно, строка 7 сонета 99, подтверждена исторически, что Елизавета уже в немолодом возрасте была серьёзно озабочена начавшимся выпадением волос, и что придворный лекарь ранее рекомендовал ей втирать в корни волос завязи цвета майорана, называемый душицей. Из-за выпавших в большом количестве волос после перенесённых заболеваний Елизавета, начала носить парики светло-рыжего цвета.

Итак, в строках 1-7, автор обратился к двум ему знакомым женщинам, первая юная фрейлина королевы, тайная любовница молодой Саутгемптон, который с ней тайно повенчается в связи с беременностью. Вторая женщина сама Елизавета, она не молодая, но по-прежнему претензионная, порой жестокая.

Молодой Саутгемптон, упомянут в сонете 99 поверхностно по касательной, в итоге, кроме автора, который задал риторический вопрос и обращался от первого лица, есть третье действующее лицо «молодой человек» с «с пурпурной гордыни дыханием», это Саутгемптон.

Строки 8-9, для лучшего понимания подстрочника следует читать вместе, так как входят в одно предложение. Стоит отметить совокупность содержания строк 6-13 составляет собой многосложное предложение, в которое входят три односложных разделённых знаками пунктуации «точкой с запятой.

«The Roses fearfully on thorns did stand,

One blushing shame, another white despair:

A third, nor red nor white, had stol'n of both,

And to his robbery had annex'd thy breath» (99, 8-11).

«Розы, наполненные страхом на шипах — стояли,

Одни краснеющим стыдом, каждая вторая отчаяньем белым:

Третьи, ни красным, ни белым, похищенным — у обоих,

И к его ограблению, захватившая твоё дыхание (за ним)» (99, 8-11).

В строках 8-9, повествующий при помощи литературных символов аллегорически описал реакцию придворной челяди и фрейлин на сам факт выпадения волос у обожаемой ими королевы: «Розы, наполненные страхом на шипах — стояли, одни краснеющим стыдом, каждая вторая отчаяньем белым», и связанные с эти событием переживания приближённых из числа придворных.