Уильям Шекспир. Гений и его эпоха

Такие же предвестья злых событий, Спешащие гонцами пред судьбой И возвещающие о грядущем, Явили вместе небо и земля И нашим соплеменникам и странам [54] .

Дания в данный момент — это Англия; публика еще помнит то землетрясение на Рождество. За сценой Армин искусно подражает крику петуха. Призрак исчезает. Пока Горацио и солдаты заканчивают свою сцену на террасе, главную сцену внизу заполняет датский двор.

54

Перевод М. Лозинского.

Трубы и барабаны возвещают о появлении Клавдия, рядом с ним мальчик в роли Гертруды. Король с головы до пят, он вручает свое послание, сидя на возвышении с двумя тронами. Слишком длинно? Что ж, публика рассматривает унылое, печальное лицо Гамлета, он являет собой резкий контраст к этой королевской власти и рассудительности. Гамлет стоит, прислонившись к колонне на авансцене, как можно дальше от находящегося на сцене короля. И вот уже из его первого монолога станет ясно, что он не похож на меланхоликов Бена, окутанных черным трауром депрессии, возникшей на пустом месте. Здесь причины более чем основательные: его черная одежда есть одежда траура, он скорбит о смерти своего отца и о нравственной коррупции в государстве, высшим проявлением которой являются неверность его собственной матери и, хуже того, ее кровосмесительный брак. И вот гнев его обличительной речи против «буйного сада» и «бренности» женщин, его цветов, уравновешивается появлением того же самого студента Горацио, принесшего нелегкие известия, а в следующей сцене нежная невинность Офелии (конечно, в ней нет ничего от Гертруды, но Гамлет, к своей горечи, увидит громадное сходство) и нравоучительные высказывания Полония.

Вот снова терраса и морозный воздух, щиплющий и резкий воздух. Гамлету, упрекающему датчан за пьянство, грозит опасность показаться скучным. Ну вот внимание публики, стоящей в партере, рассеивается, раздается покашливание. И посреди такой скуки снова появляется Призрак, и начинающая было зевать публика снова следит за действием. Призрак кивком подзывает к себе Гамлета, это означает, что они оба покидают террасу и быстро спускаются по лестнице, вновь появляясь на главной сцене внизу. Пяти строчек, разделенных между Горацио и Марцеллом, вполне достаточно, чтобы заполнить время их перехода. Так что эту величественную речь Призрак, очевидно, произносит на главной сцене. Суфлер готов подсказать слова, так как Уилл не всегда надежен, даже если произносит те строки, которые написал сам. Наступает утро, и Призрак исчезает, на этот раз никакого крика петуха, так как эффект от повторения того же трюка уменьшился бы. Кавалеры из Судебных Инн на своих скамеечках слева и справа от сцены уже записывают странные строки на свои таблички: они будут цитировать их сегодня вечером за ужином. У Гамлета в руках также таблички. Он поражает кавалеров, записывая, «что можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом». Горацио и Марцелл должны спуститься вниз, на главную сцену, более медленно: возможно, хватало времени, чтобы быстро потянуть в глубине сцены за трос, и Призрак успевал спуститься со сцены в подвал. Из глубины снизу доносится приказ: «Я клятву дал». Горацио, скептик, преисполнен удивления. Гамлет говорит ему, что «и в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости». Некоторые из кавалеров, несмотря на предшествовавшую незлобивую насмешку, заняты своими табличками. Призрак, смятенный дух, на время успокаивается. Уилл может выполнить это буквально. Его следующий и последний выход — на много сцен впереди.

Вскоре мы забываем о неразвернувшейся трагедии, так как прибыли Розенкранц и Гильденстерн, чтобы сообщить принцу о приезде актеров, и нас вовлекают в длительное обсуждение состояния лондонского театра. Гильденстерн и Розенкранц — это имена ростовщиков, ссужающих деньги под залог. Два студента, товарищи Гамлета, улыбаются и улыбаются и становятся негодяями. Любопытно, однако, что имя Розенкранца, кажется, предсказывает патетическую смерть, которая не имеет к нему отношения: Офелия находит свой конец в студеных водах потока с гирляндами цветов; на похоронах «ей даны невестины венки и россыпи девических цветов». Но единственное, что обсуждают на сцене в тот момент: тяжелая судьба «столичных трагиков» — «слуг лорда-камергера», которые проделали дальний путь, добравшись до замка Эльсинор в Дании. Почему же они не остались дома, в Лондоне? Потому что маленькие «соколята», или юные хищники из детских театров, отбирают у них всю клиентуру. «И власть забрали дети?» — спрашивает Гамлет. «Да, принц, забрали, — отвечает Розенкранц. — Геркулеса вместе с его ношей». Все они смотрят в этот момент наверх, на флаг, развевающийся на башне «Глобуса», на котором изображен тот же самый тяжело нагруженный Геркулес. Входят актеры, и Гамлет упоминает пьесу, которую играли «не больше одного раза». Эта пьеса «не понравилась толпе»; «для большинства это была икра». Первый актер читает длинный монолог из этой пьесы — об осаде Трои, Приаме, Пирре и Гекубе. Мы сразу же понимаем, что пьеса называется «Троил и Крессида». В напечатанной версии этого монолога нет: возможно, его вырезали на репетициях. Пьеса не пользовалась успехом: толпа никогда не «отбивала ладони» на ней. Но Шекспир все еще считает, что это прекрасно выполненная работа, и решает представить этот вырезанный монолог как актерам, так и публике. Хорошая работа не должна пропадать.

Когда очень скоро мы подойдем к монологу Гамлета «Быть или не быть», на и без того хмурых лицах менее искушенной части публики появится выражение неодобрения. Так как перед ними человек, задающийся вопросом, что нас ожидает после смерти: «Безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам…» Ведь ему уже представлены доказательства того, что рай и чистилище существуют, достаточно вспомнить о смерти его собственного отца. Но более образованные зрители понимают, что в этом новом «Гамлете» действительно представлены две пьесы: старая трагедия мести Томаса Кида, с реальным адом, в который мститель отправляет убитого им злодея; и пристальное изучение очень современного агностического разума. Могут ли две части действительно образовать единое целое?

И каким интересным является это непосредственное соседство, неистовое обвинение всех женщин в образе бедной Офелии и навязчивая идея с введением в сюжет пьесы драмы. «Произносите монолог, прошу вас, — говорит Гамлет трем актерам, — как я вам его прочел, легким языком» — и продолжает давать исчерпывающий урок по актерской технике, заканчивая красноречивым оправданием изгнания Кемпа из труппы «слуг лорда-камергера». Как раз перед тем, как начинается пьеса внутри пьесы, Полоний говорит Гамлету, что он «изображал Юлия Цезаря; я был убит на Капитолии; меня убил Брут». Необоснованное и бесполезное замечание? Все не так просто, так как похоже, что актер, который играет Полония, также играл Юлия Цезаря в этом же самом театре всего несколько дней назад. И Брута, конечно, играл тот актер, который сейчас играет Гамлета, — Дик Бербедж. Сценка окрашена юмором: на минуту два человека выходят за пределы своих нынешних ролей и, возможно, кланяются, улыбаясь, в то время как часть публики хлопает, вспоминая те, другие представления. Затем, позднее, появляется более сложная ирония, так как Брут-Гамлет протыкает своей шпагой Полония-Цезаря, когда тот прячется за занавесом. «Но небеса велели, им покарав меня и мной его, чтобы я стал бичом их и слугою». То, что сейчас является шуткой, позднее перестанет быть шуткой.

После убийства Полония накал действия вызывает воспоминания о более серьезных предметах, чем драма, разыгрываемая внутри драмы. Гамлет становится Эссексом. Король говорит:

Как пагубно, что он на воле ходит! Однако же быть строгим с ним нельзя: К нему пристрастна буйная толпа, Судящая не смыслом, а глазами; Она лишь казнь виновного приметит, А не вину.

Затем, когда Гамлета отсылают из страны, Лаэрт, сын убитого Полония, становится Эссексом. Толпа называет его «господином» и кричит: «Лаэрт король! Он избран!» И разве нет воспоминания об убитом Эссексе в куплете песенки безумной Офелии: «Веселый мой Робин мне всех милей»?

И он не вернется к нам? И он не вернется к нам? Нет, его уже нет, Он покинул свет, Вовек не вернется к нам.

Со смертью Офелии Шекспир возвращается домой, в Уорикшир и свое детство. В пьесе Кида Гамлет заставлял Офелию умереть, сбросив ее со скалы; Шекспир топит ее в изобилии у Орикширских цветов:

…она пришла, сплетя в гирлянды Крапиву, лютик, ирис, орхидеи, — У вольных пастухов грубей их кличка, Для скромных дев они — персты умерших [55] .

55

Перевод М. Лозинского.

«Грубей их кличка» — бычьи половые члены. Иносказательная информация о названии цветка так неуместна здесь (в конце концов, королева рассказывает расстроенному молодому человеку о смерти его сестры), что приходится сделать вывод, что Уилл позволил вырваться на волю уорикширским воспоминаниям, которые и погубили дело. Ведь он вспоминает о девушке, которая жила неподалеку от Стратфорда, когда он был мальчиком, и которая утопилась в Эйвоне, ходили слухи, что из-за любви. Ее звали Кейт Гамнет. В ней соединились Офелия и его собственный умерший сын.

И в сцене рытья могилы, до того как первый могильщик отсылает своего помощника «за скляницей водки» в датскую пивную, которую содержал «Йоген», перечисляются аргументы стратфордского коронера относительно христианских погребальных правил при самоубийстве. Когда появляется Гамлет с Горацио, выброшенные из могил черепа дают повод для размышления о трех аспектах шекспировской карьеры, персонифицированной в мертвом лорде («Вот замечательное превращение, если бы только мы обладали способностью его видеть. Разве так дешево стоило вскормить эти кости, что только и остается играть ими в рюхи?»), мертвом адвокате (с блестящей демонстрацией знания законов, как будто поэт показывает нам, чему он научился в заплесневелой конторе Стратфорда) и великом умершем клоуне, Йорике, конечно, Дике Тарлтоне, который (если карьера Шекспира, действительно, началась с труппы «слуг королевы»), образно говоря, «носил на спине» ученика драматурга.

Пьеса движется к завершению. Наступает вечер, так что финальную сцену, возможно, играют при освещении, и труп Гамлета, вероятно, уносят в сопровождении факельщиков. Трупы, которыми завалена вся сцена, возвращаются к жизни, чтобы отвесить поклоны. Полоний и его дочь поднимаются из могилы, чтобы принять аплодисменты, и Призрак появляется, чтобы получить свою толику благодарности. Публика знает, что это автор, но она не понимает его величия. Некоторые предпочли бы видеть «Гамлета» в старом варианте. Бербедж, весьма справедливо, получает львиную долю аплодисментов. Вот и молитва за здоровье королевы, и публика расходится. Дни исполнения после спектакля непристойной джиги — легкого десерта после тяжелой мясной пищи — миновали, они ушли вместе с Уиллом Кемпом. Представление закончилось, но актеры должны просмотреть другую пьесу, назавтра — возобновление чего-то, возможно комедии. Эта трагедия выжала из них все соки.