Уинтер-Энд

— А я вот как раз по полицейским делам к вам и пришел. Или вроде того, — добавляю я. — Один человек упомянул несколько фактов, связанных с историей города, и я подумал, что мне стоит проверить услышанное. Кстати, вы не помните, не появлялся тут белый мужчина лет двадцати с чем-то, худощавый, вот такого примерно роста, с короткими темными волосами и темно-синими глазами? Скорее всего, он был один.

Женщина ненадолго задумывается, потом качает головой:

— Посетители-одиночки у нас появляются редко, как правило, это люди немолодые, желающие проникнуться «атмосферой» здешних мест.

— Ладно, я просто так спросил, на всякий случай.

— Если будут другие вопросы, сынок, кликните меня, постараюсь ответить.

Я благодарю ее и начинаю осматривать стеклянные стенды и обрамленные фотографии, заполняющие три зала музея. На первом стенде — модель вереницы фургонов.

«Наш город основан сотней людей, пришедших в густые леса у реки Святого Иоанна, чтобы найти место, где они могли бы спокойно жить и охотиться. Их возглавляли Сэмюэль Парнелл и Натан Ларош из „Лесопильной и горнорудной компании L&P“», — сообщает прикрепленная к витрине табличка.

Согласно комментариям к потрепанному дневнику того времени, целая череда мелких неудач помешала быстрому продвижению этих людей, и, когда они находились еще далеко от реки, наступила зима.

«Наши предки разбили лагерь, рассчитывая переждать холодные месяцы. Однако спустя недолгое время снег и лед, оскудение припасов и сильные морозы, от которых страдали поселенцы, погнали их дальше на юг, — гласит табличка, закрепленная рядом с парой ветхих кожаных перчаток. — Ко времени, когда стали заметны первые признаки весны нового, 1806 года и было решено основать поселение на месте, которое стало затем Уинтерс-Эндом, из спутников Парнелла и Лароша осталось только шестьдесят человек».

В следующей стеклянной витрине — пара предметов старинной одежды, старая карта, выцветшая купчая на землю и модель города, каким он был в самом начале. Похоже, тем шестидесяти пришлось потрудиться, вырубая лес, строя мельницу, дома и церковку, посвященную Святому Франциску. В следующей витрине покоится еще один костюм и мушкет, а на табличке написано, что находка мушкета и скелета в полусгнившем кожаном костюме индейца положила начало слухам об уничтожении местного индейского племени французскими либо британскими солдатами.

Приятно убедиться в том, что истории о призраках, слышанные мною в детстве, имеют под собой хотя бы одно шаткое основание — реальный факт. Я читаю дальше. «Чарльз Райланд — по-видимому, он был одним из самых влиятельных первых поселенцев — способствовал дальнейшему распространению этих слухов, поскольку, расчищая свою землю от леса, обнаружил на одном из участков множество костей».

Должно быть, об этом Райланде Николас мне и рассказывал. В углу зала висит его старый, немного запылившийся портретик. Полнощекий дяденька с кустистыми бакенбардами и узкими глазами. В 1815 году он, похоже, решил, что участок, на котором ему довелось обнаружить кости, — холм Райланда — это самое подходящее место для главной городской церкви. Строительство церкви Святого Валентина завершилось весной следующего года. Первая после освящения служба состоялась апрельским вечером, во время грозы. В разгар церемонии в церковь ударила молния и сожгла ее дотла. Погибло двадцать человек, в том числе и Чарльз Райланд со священником, после чего планов строительства церкви за пределами Уинтерс-Энда больше не возникало.

Невезение или, как назвал это Николас, присущее Богу чувство юмора не унималось и после смерти Райланда. Следующие две зимы выдались очень суровыми, а в декабре 1818-го сгорела до основания лесопильня компании «L&P» — вместе с Сэмюэлем Парнеллом и полудюжиной рабочих. Одни говорили, что это Натан Ларош попытался таким образом стать единоличным хозяином компании, другие твердили о том, что на городе якобы лежит проклятие. Сам Ларош скончался в 1821 году, став к этому времени человеком ожесточенным и скаредным.

«Когда в 1827 году бостонский бизнесмен Габриэль Уэйд купил землю Райланда, Уинтерс-Энд затаил дыхание. Уэйд снес обветшавший дом Райланда и построил новый — на холме, на месте старой церкви. Никаких странностей больше не случилось, и город начал процветать, главным образом за счет поставки припасов для больших лесозаготовительных компаний севера страны».

Я быстро прохожусь по музею, пытаясь найти новые сведения о доме, который стал в дальнейшем «Святым Валентином». И нахожу их в последнем зале, среди фотографий, сделанных во время городских праздников и иных мероприятий местного значения. По-видимому, в 1960-х Уэйды покинули город, однако принадлежавший им особняк был продан и превращен в детский дом лишь через несколько лет после моего рождения. В зале висит фотография персонала дома. Генри Гарнер, директор. Сара Деккер, ночная управляющая. Дориан Блайт, дневной управляющий. Дебора Пирс, медицинская сестра. Гарнера я смутно помню по временам, когда мы с отцом пару раз привозили игрушки для живших в доме детей.

Здесь имеются также материалы, связанные с пожаром, приведшим к закрытию дома: вырезки из газет, фотографии, интервью. Дом загорелся среди ночи, огонь быстро охватил помещения, в которых жил персонал, однако все, кроме Гарнера и еще двух сотрудников, спаслись. Когда из города прибыла добровольная пожарная команда, ей осталось лишь постараться, чтобы огонь не перекинулся на остальные части здания. Одним из пожарных был мой отец — я обнаруживаю его на паре фотографий.

Останки погибших идентифицировать толком не удалось. Почему именно, в газетах сказано не было, но, по моим догадкам, когда на месте пожара находят обгорелый череп, разбитый рухнувшими камнями, даже от записей стоматолога проку немного. Официальное расследование позволило сделать вывод, что причиной пожара стал поджог, хотя обвинение никому предъявлено не было. Страховая компания обнаружила в полисе детского дома лазейку и платить отказалась, после чего «Святой Валентин» был закрыт навсегда.

— Нашли что-нибудь? — отрывает меня от размышлений женский голос.

— Да, спасибо, — говорю я. — И даже больше, чем я рассчитывал.

Смотрительница постукивает пальцами по стеклянной витринке.

— Я слышала разговоры о том, что это место проклято. Что бы на нем ни строили, добром это не кончалось.

— На мой взгляд, два пожара за два столетия вряд ли позволяют говорить о проклятии, — отвечаю я.

Она пожимает плечами:

— Все это просто страшные истории. Не знаю, есть ли в них хотя бы доля истины. Да, собственно, меня это и не интересует. Нравится людям, в особенности детям, слушать их — и ладно. — Она усмехается, сухо и хрипловато. — Скорее всего, когда вы приходили сюда с одноклассниками, я и вам их пересказывала. А опробовать их на одной аудитории дважды мне удается не часто.

— Помнится, когда вы опробовали их на мне в первый раз, мне начали сниться кошмары. Надеюсь, теперь у вас этот номер не пройдет. — Я направляюсь к выходу и, чтобы не показаться грубияном, добавляю: — Что ж, спасибо за помощь. Все это чрезвычайно интересно.

— Не забудьте порекомендовать наш музей друзьям и знакомым, — говорит она мне вслед и снова усмехается.

Я еду к «Краухерст-Лоджу». Солнце уже коснулось горизонта, небо приобрело густо-оранжевый свет, по нему плывут ярко-желтые облачка. Покрытые лесом холмы, окружающие город, погружаются в тень. Приближаясь к парковке, я снова вижу девушку, которая сегодня утром провожала меня взглядом. Она стоит на обочине и смотрит на меня, пока я сворачиваю на перекрестке.

Окна отеля тихо мерцают в надвигающихся сумерках. Внутри воздух тих и неподвижен, как в склепе. Поднявшись в свой номер, я падаю на кровать в надежде подремать часок, перед тем как отправиться к Дейлу. Но нет, я провожу бессонные шестьдесят минут, рассеянно глядя на медальон и размышляя. Лицо женщины с фотографии стоит у меня перед глазами, оставаясь загадочным и недостижимым. Я гадаю, кто она — вернее, кем она была. Мой усталый мозг, возвращаясь к сновидению прошлой ночи, соединяет этот женский образ с ощущением лютого холода, падения ничком в снег, с иголками льда, впивающимися в мою кожу.