Украли солнце

— Не надо, Марта, пожалуйста, я боюсь почему-то.

— Надо, доченька. Нет о. Петра, ему хотела б исповедоваться. Ты одна у меня. Мой священник. Простишь, уйду с миром. Два пьяных, два сумасшедших, как хочешь называй. Очнулись мы через несколько дней в его комнате. Отец в храме. А матери с детства не было, рано умерла. Дом словно вымер — неизвестно где няньки, мамки, растившие его. Вдвоём мы с ним в белоснежной комнате с голубыми занавесками, на балконе, друг с друга глаз не сводим. Как во сне слышу голос: «Пойдём к отцу, Марта, венчаться. Жить с тобой будем целую жизнь как единое существо, так задумал Бог — мужчина и женщина в одном!» Не успел договорить последних слов, голос в прихожей: «Марта!» Будимиров?! Я и позабыла о его существовании.

— А вы ему слово давали? — спросила Магдалина.

— Какое там… Я обмерла, словно всю свою будущую судьбу узрела. Адриан вышел к нему.

«Ты зачем пришёл сюда?» — спрашивает его.

А тот так скрежещуще говорит:

«Если ты граф, то можешь у меня моё отнять?»

«Я у тебя ничего не отнимал. Нет понятия «моё», «твоё», всё Божеское, и Бог решает, кого с кем сводить, кому что давать».

«Шибко умный ты, граф. А того не понимаешь, что человеку Бог дал право самому решать свою жизнь. Ты, граф, имеешь всё, я одну Марту».

«Разве ты имеешь её? — спрашивает граф. — Ты её спросил: согласна она жить с тобой?»

«Кто же о таком бабу спрашивает? Родители решают, за кого ей идти».

Долго молчал граф, а потом тихо сказал:

«А вот я её попросил за меня замуж выйти».

— Теперь молчит Будимиров, а я не знаю, как сердце угомонить.

«Поздно, граф, — сказал Будимиров. — Её родители Марту мне отдают. Так что кончились твои блудливые денёчки, граф, пусть отправляется под венец».

Марта не плакала, и не было в ней жалости к себе, но от неё такой шёл жар, что Магдалина со своим стулом отодвинулась.

— Граф не отпустил меня. Пришёл о. Пётр, позвали мамок-нянек, стали обсуждать, как устроить нашу свадьбу. И, словно подгадала, к нашему пиршественному столу явилась Алина: с поезда сразу сюда. Сказали ей: видели нас, молодой граф потерял голову. Не к графу, ко мне кинулась Алина: «Не отдашь его мне, жизни себя лишу. Он мне тоже в любви объяснялся». Смотрю на Адриана, а он с меня на Алину, с неё на меня взгляд переводит. И вижу: её-то он тоже любит. Говорят, не бывает. Ещё как бывает: можно двух сразу любить. Стою перед ними, будто кипятком облита. Знаю: а ведь погибну, если выйду сейчас из этого дома. И ещё понимаю: сам Адриан выбрать не сможет, любит нас обеих равно, просто так обстоятельства сложились. Алина дрожмя дрожит. Говорит: «Тут жизнь и смерть, Марта. Без него смерть. Спаси, Марта. Я знаю, он и тебя любит, и меня. Мы с тобой и должны решить между собой».

— Но ведь вы уже были с ним близки, как же он и о. Пётр могли отпустить вас?

— О.Пётр смотрит на сына, и единственный раз в жизни я увидела его растерянным. Он не знает, что делать. А домашние все смотрят на о. Петра.

— Ну и что решили?! — лепечет Магдалина.

— Что видишь, доченька. — Марта потухла, устало откинулась на подушку. — Не стала я дожидаться, когда они что-то решат, ушла. Адриана любила больше себя, не хотела мучить.

— И он не пошёл за вами?

— Как не пошёл, пошёл. Да только я его спросила у двери: «Сможем мы с тобой жить, если Алина с собой покончит?» А то, что для меня разлука с ним — смерть, не сказала, нет. Зачем мучить его? Он и так потом увидел это: вся моя жизнь развернулась перед ним. Приходил ко мне, деньги на жизнь давал, уговаривал вместе с сыном перейти жить к нему в дом. — Марта тяжело вздохнула: — Алина через себя погибла. Сколько раз приходила, прощения просила, деньги и подарки приносила, тоже уговаривала перейти к ним. Совсем совестью измучилась. И не выдержала: слегла. Никому жизни не получилось. Зато дети у них хорошие родились. У меня — урод, у них — настоящие люди. Значит, должен был он на Алине жениться, а не на мне.

— Жили бы вы с графом, и ваш сын был бы другим. Разве нет? — Марта не ответила. — А зачем пошли за Будимирова? — всё-таки спросила Магдалина.

— Кто меня спросил? Родители приказали. О.Пётр уговаривал не делать этого. Да они отрезали: «Наша дочь, наша воля. Твоё дело — венчать или хоронить, а не лезть в нашу жизнь, хоть ты и наш граф. Ты можешь дать или не дать нам кусок своей земли, место на фабрике, но мы не твои рабы». С тем и ушёл о. Пётр, а меня повели в храм. До свадьбы уговаривал забыть графа, его полюбить. До тех пор по-своему обхаживал, пока не узнал, что я графского сына под сердцем ношу.

Остальное Магдалина знала сама.

Забылась Марта под утро и всё вздрагивала во сне, словно кто пугал её, а Магдалина так и просидела возле, сторожа её сон, пока не пришло время идти на уроки.

Звучит голос Марты в доме её сына. И, кто знает, может, прямо сейчас исполняется приказ: брат убивает брата.

Пройдёт час-два, вернётся домой Будимиров. Убийца всех, кого любили его мать и она. Разрушитель живой жизни.

Изо дня в день сидеть с ним за общим столом! Дышать одним воздухом!

А ведь изменить его не сумеет. И перестроить общество он не даст. Остаться с ним — стать соучастницей его преступлений, его убийств. Она будет есть еду Будимирова, улыбаться ему, пока он будет охотиться за Адрианом, чтобы убить, если сегодня Адриан каким-то чудом и останется жить.

Нет, игра кончена. И жизнь кончена. Тупик. К Адриану пути нет. С Будимировым остаться невозможно. Ей сто лет. Она познала любовь, дружбу, братскую нежность и заботу, прекрасную профессию, в которой не смогла состояться, так как не имела возможности учить детей тому, что считала важным. Ничего нового будущее не принесёт, пока Будимиров у власти… а он вечно будет у власти. Адриан — герой, да. Но это избитый герой. Одиночка. Что он может? Разве один одолеет хитроумную систему, созданную Будимировым?

Достала из сумки ученическую тетрадку, вырвала листок.

Письмо писалось само, и под каждым словом Магдалина словно кровью подписывалась: кончена игра — кончена жизнь. И с последним словом вся кровь вытекла из жил, и вся энергия вытекла из души.

«Смерть страшна только телу. Душа её не мыслит. Поэтому в самоубийстве тело — единственный герой», — снова Цветаева. «Героизм души — жить, героизм тела — умереть».

Душа умерла, а тело, словно разумное, влекло её куда-то.

Ноги сами пересекли комнату, вывели из квартиры, ввели в лифт, мимо стражей пронесли её на улицу.

— Господи, помоги! — творили губы. — Господи, укажи путь ухода! Куда Ты ведёшь меня, Господи?

Слепая, глухая.

Почему же слышит стон? Почему же видит воспалённый взгляд, обращённый к ней? И сила, что увела её от Будимирова, буквально бросает к старику, распростёртому на тротуаре.

— Встать можете? Отсюда надо скорее бежать. — Осторожно приподнимает старика. — Обнимите меня за шею.