Уксус

Я провёл ладонью по твёрдому переплёту, ощутил лёгкую шершавость картона, еле осязаемую выпуклость букв. Читать совсем не хотелось. Усатый старик пошуршал листами многостраничного фолианта с причудливыми виньетками на обложке, пробубнил что-то себе под нос, а потом придвинулся ко мне и заговорил:

– А что касается чтения, то читать я люблю, и к тому же это у меня хорошо получается. Я читаю не быстро и не медленно, не громко и не тихо, стараюсь правильно ставить ударения и передавать эмоции героев или автора. Жаль, конечно, что я ничего не запоминаю из прочитанного… Но читать очень люблю… Очень! – он блаженно улыбнулся, обнажив обильные отложения зубного камня. – Ясно?

Я кивнул и ненадолго задумался, а старик тем временем заговорил вновь:

– Вообще-то книги в библиотеке выдают не всем. У меня тут достоверно всё написано, – он потряс у меня перед носом своим блокнотом. – Я, ты, он, она, снова она и ещё два раза он… Так вот… Мы – постоянные читатели. И старушка-библиотекарша нас очень любит. Мы всегда возвращаем книги в целости и сохранности, не рвём их, не макаем в суп или компот, не пускаем слюни по корешку… А некоторые, – старик придвинулся ближе и перешёл на шёпот, – некоторые используют страницы по назначению в клозете! А потом кричат, что являются авторами сих нетленных, но канувших в канализацию, строк… По этой причине и ещё по некоторым другим большая часть наших коллег считается буйными.

Старик отпрянул от меня и красноречиво покивал. За окном загремел гром, засверкала молния. Крупные капли дождя забарабанили по алюминиевым откосам. К столу подошёл подросток с оранжевыми волосами и подсел к нам:

– А что вы читаете?

Старик замотал головой:

– Не разговаривай с ним! Он не такой…

– Что это значит?

– Не разговаривай с ним, – назидательно повторил старик и послюнявил усы. – Он не запамятовавший! Он нормальный! Родители его к нам подселили… У них родственные связи, видишь ли… Бог весть за какие такие прегрешения они его сюда упрятали! – старик скосил глаза на свой блокнот. – Про него у меня записи соответствующие имеются! Так что информация достоверная!

Подросток смущённо объяснил:

– Я тут прячусь от соблазнов внешнего мира! Мои родители сказали, что так лучше: мне безопаснее, а им – спокойнее! Но я не преступник! Я ничего плохого не совершал! Клянусь!!!

Я дружелюбно закивал. Подросток раскрыл огромный атлас автомобильных дорог и широко улыбнулся:

– Красота-а-а! – он мечтательно погладил какую-то карту и полез в карман халата, откуда выудил морковь и протянул её мне. – Держите! Полезно для глаз.

Я не был голоден, но, чтобы не показаться неучтивым, с благодарностью съел безвкусный корнеплод. Старик неодобрительно посмотрел на меня и громко фыркнул:

– Предатель!

Подросток схватил в охапку атлас и обиженный отошёл к подоконнику. Я не успел ничего сказать – хрустнул замок, скрипнули дверные петли, раздались приглушённые голоса, и мы принялись молчать, пока высокие люди в кипенно-белой униформе совершали патрулирование вкруг стола, за которым мы сидели. Оранжевоволосый подросток, нюхавший цветы герани, вдруг разразился гомерическим хохотом и с грохотом выронил атлас из рук, за что немедленно был выдворен прочь. Старик сухо покашлял, послюнявил усы и придвинулся вплотную к столу. Я посмотрел на него, он многозначительно поворочал глазами и скривил рот. Люди в кипенно-белой униформе озабоченно пошептались между собой, в последний раз с предельным вниманием осмотрели каждого из нас, заглянули под стол и гуськом вышли из комнаты.

– Да-а-а, – старик фальшиво хихикнул и потряс в воздухе блокнотом, – уроды! У меня тут всё про каждого записано! Я всё знаю!!! У-у-у!!! Уроды!!!

– А кто эти люди? – спросил я.

– Я же сказал – уроды! – раздражённо повторил старик.

Тот час же перед столом появилась старушка с седыми волосами, аккуратно уложенными замысловатой улиткой. Она вся дрожала и куталась в дырявый плед. Старик похабно оскалился, вновь обнажив обильные отложения зубного камня:

– Хороша-а-а! У меня тут записано, что когда-то она носила «фиолетовую бархатную кофточку с меховой опушкой»…

– Потише, пожалуйста, не мешайте другим, – негромко сказала старушка, глядя в окно, но не найдя в нём ничего интересного, оборотилась ко мне. – А вы? Отчего же вы не читаете? Боже мой! Хорошо же вы дебютируете! Знаете что… Даю вам час сроку! Хотите – можете взять два! Но не больше! За это время вам нужно строго и добросовестно исполнять свои обязанности!

– К-к-какие ещё обязанности?

– Читать вашу книгу! Боже мой, бедный мой друг! Вы же совсем сегодня больны! Вы страшно страдаете?

– А я должен страдать?

– Нет-нет! Вы не должны!

– Но я хочу страдать! Я уже чувствую в себе эту потребность!

– Не торопитесь! Вы ещё успеете… А пока – Час чтения. Нужно читать. Вот это как раз то, что вы должны!

– Я буду!

– Вы правда хотите читать?

– Да, хочу читать, а после – страдать!

– Изумительно! Это слова не пациента, но мужчины! Вот вам моя рука!

Я пожал морщинистую руку старушки и склонился над книгой в синей обложке. Еле осязаемая выпуклость букв гласила: «УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ПРИНЦИП». Имя автора кто-то густо замазал чернилами. Я открыл твёрдый переплёт, вновь ощутив лёгкую шершавость картона, перелистнул форзац с аскетичным монохромным рисунком, потом титульный лист весь перепачканный чернильными кляксами и наконец приступил к чтению.

***

Страна, исключённая из международной кодовой системы, чья буквенно-числовая комбинация продолжала оставаться в памяти лишь одинокого архивариуса-пенсионера, его винтажного-тамагочи и негодного к перепрошивке робота-модератора, с каждым годом становилась всё меньше. По мнению внешних наблюдателей, она походила на сжимаемый от бессилия кулак, который, без сомнения, принадлежал боксёру, жалко корчащемуся на войлочном полу ринга после проигранного боя. В свою очередь, местные жители, изнутри следящие за процессом спрессовывания, напротив, видели причину исключительно в желании триединой Группы Главнокомандующих обезопасить население, спрятав его внутри богатырского кулака, который на всякий случай периодически грозился в мировую пустоту, вздёргивая кверху средний палец. В старом городе, стоявшем на восьми высохших реках, население жило новой жизнью. Новая жизнь, правда, пока ничем особенным не отличалась от старой, но все были уверены в обратном. Самому городу совершенно не нравилась эта бессмысленная суета, но с позором лишённый права голоса и столичного титула много десятилетий назад он униженно безмолвствовал и лишь робко надеялся, что население его покинет ввиду «повсеместной обветшалости, непригодности и опасности для жизни» и даст умереть спокойно. Но какие бы безнадёжные отчёты об аварийном состоянии старого города ни писали эксперты, как бы старательно журналисты ни распыляли информацию за его пределами, с каким бы умным видом чиновники ни потирали толстые переносицы – ничего не менялось.

В среду к восьми утра на деревянную террасу Городского суда №1 начал медленно стекаться народ. К восьми тридцати приехал Судья, заглянул в душный маленький зал Судебных заседаний, где тесными неровными рядами стояли скамейки, а в проходах валялись стулья, и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Там, в длинном полутёмном коридоре, грузная женщина в грязном переднике, стоя на четвереньках, тёрла серой тряпкой пол. Судья покашлял. Женщина повернула к нему своё безразличное лицо и тяжело встала:

– Доброе утро, Семён Яковлевич.

– Доброе-доброе. Иди, внизу убирайся, через полчаса начнём.

Женщина подняла тяжёлое ведро с водой и направилась вниз по лестнице. Судья прошёл в конец коридора и протиснулся в узкую комнату, плотно заставленную старой мебелью, вынул из принесённого портфеля документы и принялся их внимательно изучать. Через четверть часа приехала скрипучая машина с прицепом. К прицепу гигантскими болтами крепилась ржавая клетка, в которой сидела худосочная седая женщина. Заспанные солдаты помогли женщине вылезти, прикрикнули на неё для порядка и повели в здание суда. На террасе стояла толпа зевак, процессия замешкалась, остановилась. Женщина медленно подняла глаза, высокий солдат с силой ткнул её прикладом в щёку: