Улица Окопная

– Здесь, Оксанен, сто тысяч марок. Это наличные. Остальные восемьсот тысяч получишь завтра, когда откроется банк.

– А цена-то миллион двести.

– Цена девятьсот тысяч. Скидка бывшего фронтовика бойцу домашнего фронта.

– Кому?…

– Бойцу домашнего фронта. Я боец домашнего фронта. Вам после войны выделили этот участок и чертежи типового дома. Я читал историю. Мне не дали шанса жить в маленьком доме на окраине города, хотя лучшую часть своей сознательной жизни я отдал дому и женщине. Прочитай, Оксанен, внимательно договор, тогда поймешь.

Оксанен берет договор со стола, щурит глаза. Я протягиваю ему очки с кухонного стола.

Напрасно я повысил голос. Главное, чтобы Оксанен прочитал документы внимательно, тогда все прояснится.

12.20

Работа в полиции редко позволяет знакомство с внутренним миром клиента. Трудность еще и в том, что у многих из них таковой вообще отсутствует. Поэтому чтение этого дневника оказалось весьма плодотворным. По большому счету это не дневник, а скорее, своеобразный конгломерат заметок и исследований. Когда мы завершим дело и оштрафуем этого мужчину, хотелось бы поговорить с ним по поводу некоторых замечаний.

Этот человек виновен практически во всем, что хоть как-то связано с нарушением домашнего покоя. Это идеальное стостраничное признание, но – и многое другое. О таких вещах не пишут в газетах, потому что индивидуумов, подобных этому, интервьюируют чаще всего в районных судах. Частично выводы его и утверждения довольно жестки, но с учетом ситуации абсолютно понятны.

Как женщина я во многих вопросах согласна с ним, как полицейский – ни в чем.

Этот бегун – упорный, твердо верящий в свою правоту человек. Он многого достиг бы, если б только направил свою волю на что-то разумное; с такой энергией и за это время он смог бы сам построить новый дом. Перелистываю блокнот на балконе. Сегодня у меня выходной. Каким-то странным образом я получаю удовольствие от текста, почему? Отчасти, наверное, потому, что мне просто не нравится этот район, как и сама идея собственного дома.

Да уж, потрудился чудак. С бухты-барахты не появится желание заполучить дом любой ценой. Особенно странными кажутся его наблюдения и замеры повсюду, где только можно. Он подсчитал, сколько электрогрили расходуют электричества, а газонокосилки – бензина. Он также прикинул в блокноте, сколько часов в течение лета тарахтят газонокосилки. Записал целую кассету этого треска и собирается предложить материал студиям звукозаписи. Он считает, что кассеты можно было бы продавать на выставках жилья.

По всему видно, что из мужика вышел бы толк. В тексте упоминается неоконченное образование. Его метод знакомства с проблемами жилья говорит о человеке, способном к долгосрочной исследовательской деятельности.

12.21

Прислушиваюсь к шуму в голове, там необузданная радость бьет ключом. Оксанен читает договор купли-продажи, руки его трясутся, я не понимаю почему. Глаза его увлажняются, неужели он собирается плакать в такой радостный день?

– Что скажешь? Замечательные условия, а?

– Я не… уходи. Забирай часы и деньги.

– Ну не надо все путать. Ты прочел как следует документ?

Оксанен кивает.

– До самого конца?

– Забирай деньги и все, что хочешь…

Я ничего не понимаю. Неужели слишком мелко написано? Я беру договор и зачитываю Оксанену вслух:

– «Покупатель принимает на себя следующие обязательства: продавец Тайсто Оксанен может жить в доме до конца своей жизни. Его комната располагается на втором этаже, в бывшей комнате сына. Покупатель обязуется готовить для Оксанена дважды в день горячую еду ежедневно в течение всего года. При этом Оксанен живет в доме на тех же правах, как покупатель и его семья». Ну? Что скажешь? Это законный договор купли-продажи в двух экземплярах. Здесь есть все, кроме подписи. Вы не могли бы расписаться здесь?

Я протягиваю договор Оксанену.

Он всхлипывает.

12.22

Он большой и злой, он сделает со мной все, что захочет.

Когда же Рейно придет?

Где же Вики, сдох он, что ли, почему не придет и не укусит этого?

Как мне освободиться?

Я не могу убежать.

Я не могу поставить свою подпись.

Ну почему никто не придет и не прогонит его?

12.23

Сини я еще могу успокоить, но не старика. Если Сини плачет, я беру ее на руки и говорю: «Не переживай, Сини, папуля здесь и никому тебя не отдаст».

Неужели дед в самом деле не понимает, о какой замечательной сделке речь? Ему не надо платить Кесамаа комиссионных, и он может остаться в собственном доме, как раньше делали в деревнях. Речь о современной смене поколений. И о создании семейного уюта. А если глубже – речь о восстановлении. – Подпишись здесь, и конец всем формальностям.

Он не говорит ничего.

Неужели мне придется взять его руку и подписать? Это глупо, все-таки человек прошел фронт и своими руками построил дом.

– Оксанен, подпишись же ты здесь!

– Так он же один и два…

– Это девятьсот тысяч, так здесь написано, потому что я так считаю, черт подери!

– Да, но…

– Ты, старый хрыч, ты, что ли, не понимаешь, что у меня нет больше денег! Вот цена бойца домашнего фронта, подсчитанная на калькуляторе Джонни Роттена! Возьми я еще триста тысяч в банке, я буду в твоем возрасте, когда смогу расплатиться за дом, я этого не допущу, припомни-ка, сколько было тебе, когда ты выплатил долг за дом!

Я не могу больше кричать, он мне не враг, а брат по оружию. Но вот никак не уяснит такого простого дела.

12.24

На подоконнике лежит нож.

Я дотянусь до него?

Он острый? Марта пользовалась им в огороде.

Отойди хоть на метр, можно попробовать.

Не подпишусь.

Так я решил.

Этот человек не купит мой дом.

Сейчас я медленно подвинусь и возьму этот нож, и ударю, и убегу, и окажусь на свободе, и буду жить.

12.25

Сини стоит на мостках кафе «Урсула» на берегу, руки в стороны, и смеется.

Она обязательно хотела попасть на мостки, когда увидела их из окна.

«Так папуля делает на большом озере», – кричит Сини, имея в виду Пяяннэ.

Сиркку поглядывает на часы. Нам скоро идти.

Хочется плакать.

Я пережила столь тяжелые времена, что теперь плачу, когда придется и по нелепым причинам.

Сини подходит и спрашивает, почему я плачу.

– Это мама от радости, – отвечаю.

– Нет, не от радости, – спорит Сини.

– Да, – говорю я.

– От радости не плачут, не плачь, мама, – просит Сини.