Улица Оружейников

Мотоциклист порылся в кармане кожаных брюк, вытащил трубку и сунул ее в рот.

— Курить, понимаешь, бросил, сосу теперь пустую, как грудной младенец. Чахотка у меня.

— У дяди Юсупа тоже чахотка, — сказал Талиб.

— Плохое дело. Я в тюрьме две вещи приобрел: образование и чахотку. Вернее, образование в тюрьме, а чахотку на каторге. Мне очень повезло. Был я литейщиком на заводе в Москве, книжки иногда почитывал, а в тюрьме меня жизнь свела с образованнейшими людьми. Три года я с ними пробыл, они занимались со мной по очереди, подготовили за гимназию. И алгебру, и геометрию, и русский язык с литературой. Говорили: выйдешь на поселение, сможешь сельским учителем быть. Мне это очень по душе — быть сельским учителем. Глухая такая деревня в лесу, молоко, ягоды, картошка своя, речка недалеко, вода синяя, а по берегу, по зеленой траве ходят белые гуси. Понимаешь, синяя вода, зеленая трава и белые гуси. Это мне на каторге так мечталось. А вот вышло все иначе, партийный долг иного требует. Да и не смог бы я в деревне, я городской человек, толпу люблю, сутолоку… — Твой отец кто? — спросил он, пряча трубку обратно в карман брюк.

— Кузнец, — ответил Талиб.

— Самая пролетарская профессия. Ты ему помогаешь в кузне?

— Он два года в России, его на работы взяли.

— Теперь вернется скоро, небось написал уже.

— Он ничего не пишет, ни одного письма.

— Понятно, — сказал мотоциклист. — Ты меня зови дядя Федя. Пшеницын. А мать чего делает?

— Умерла она три дня назад, — сказал Талиб.

— Понятно. — Федор опять вытащил трубку и сунул ее в рот. Больше он ничего не говорил до тех пор, пока не подошли те два солдата, которых они обогнали в пути.

— Понимаете, хлопцы, — сказал Пшеницын солдатам. — Мы должны вежливо войти, предъявить ордер и на законном основании произвести обыск. Чтобы все было аккуратно. Пошли. И ты иди с нами: посмотришь, как генералы живут.

Они подошли к парадному, и Федор с силой крутанул вертушку звонка, на котором было написано: «Прошу повернуть». Дверь приотворилась, и в щелку выглянула пожилая женщина в фартуке и косынке.

— Ох, господи! — испугалась женщина. — Вы к кому?

— Обыск! — сказал Пшеницын.

Дверь тут же захлопнулась, и Федор опять с силой крутанул звонок. В доме послышались голоса, и хриплый бас прогудел:

— Минуточку, господа.

Вскоре дверь распахнулась настежь.

Маленький лысый старичок с венчиком серебристого пуха вокруг лысины, с большими и пышными седыми усами стоял в передней. На нем была домашняя курточка со шнурами на груди, генеральские брюки с красными широкими лампасами и мягкие войлочные шлепанцы.

— Прошу вас, господа большевики. Я долго ждал вас.

Федор Пшеницын пропустил солдат вперед, а сам прошел вместе с Талибом.

— Вот ордер, — сказал он генералу.

— Даже ордер? — иронически удивился генерал. — Зачем такие формальности? Я готов ко всему.

Федор нахмурился и очень резко сказал:

— Откуда вам известно, что будет все?

За спиной генерала стояли две женщины, одна пожилая, в фартуке, та, что в первый раз отпирала дверь. Другая — очень молодая, красивая, в черном платье с белым воротничком и белыми манжетами.

— Кто это? — кивнул Федор на женщин.

— Моя невестка Вера Павловна, — ответил генерал. — Учительница. А это кухарка Лизавета.

— Хоть бы ноги вытерли, — сказала кухарка.

— Тише, Лиза, не надо, — прошептала генеральская невестка.

Солдаты ухмыльнулись и посмотрели на свои пыльные сапоги, Федор тоже.

— Правильно, — сказал он. — Ведь ей убираться.

Все вытерли ноги о коврик, а Талиб снял кауши.

— Этот мальчик, очевидно, представитель туземного населения? — с той же иронической миной спросил генерал. — Представитель народа?

— Разговорчив ты больно, ваше высокопревосходительство, — ответил ему один из солдат, тот, что был старше. — Будет тебе ехидничать, поехидничал свое.

Обыск начали со столовой. Заглянули под стол, растворили дверцы большого буфета, набитого таким количеством посуды, какого Талиб ни в одном магазине не видел; отодвинули от стены диван, заглянули в стоящие в углу высокие часы с золотым циферблатом, сверкающим золотом маятником и двумя тяжелыми гирями. Едва Пшеницын отвернулся от часов, как в них раздалось шипение, затем какая-то музыка и они пробили шесть раз. Стрелки показывали два часа дня.

— Это почему они шесть раз бьют? — спросил у генерала молоденький солдатик, стоящий у входа в столовую.

— Испорчены, сбился бой, — ответил генерал.

— Починить надо, — строго заметил солдатик.

— Вы часовщик? — спросил генерал.

— Нет. Непорядок это. Два часа всего, а они шесть бьют.

Потом все прошли в гостиную. Там стоял рояль, столики, крытые зеленым сукном, много мягкой мебели и виолончель без чехла.

— Кто играет? — спросил Федор.

— Сын, — коротко ответил генерал.

— Тут нечего искать, — сказал Федор. — Покажите кабинет. Да не ходите вы за нами, — сказал он женщинам. — Мы лишнего не возьмем.

Невестка покраснела и отвернулась. Обе женщины остались в гостиной.

В кабинете было полутемно, тяжелые шторы закрывали окно, пропуская лишь тонкую полоску света.

Федор потянул за веревку, оканчивавшуюся пушистой кисточкой, и штора раздвинулась. Все стены были заставлены книжными шкафами. Федор внимательно оглядел корешки книг.

— Артиллерист? — спросил Федор.

— Фортификатор, — с достоинством ответил старый генерал. — Инженер.

Федор кивнул и продолжал осмотр кабинета. Солдаты ходили за ним и не знали, что им делать. Пожилой заглядывал туда, куда уже смотрел Пшеницын, а молодой ходил просто так. Наконец Федор сел за большой письменный стол и стал выдвигать ящики. В одном из них лежали письма, аккуратно связанные пачками. Федор спросил, от кого письма.

— От сыновей, — ответил генерал.

— Это они? — указал Пшеницын на портреты двух молодых людей в офицерской форме.

— Петр и Леонид. — Старик старался отвечать исчерпывающе.

— Где служат? — опять спросил Федор. Ему было ясно, что старый саперный генерал не представляет серьезной опасности для Советской власти. Эти молодые бравые офицеры — совсем другое дело.

— Погибли в Августовских болотах. Оба, — сказал генерал и закашлялся.

Старый и молодой солдат с уважением поглядели на старика. Они знали о том, сколько русских солдат и офицеров погибло в знаменитых Августовских болотах, на западной границе России, в первый год империалистической воины.