Улица Сапожников

Мальчики молчали.

— Ну, ребята, — сказал Лейбе. — Вас спрашивают, — где были минут десять назад?

Мальчики молчали.

— Тут что-то не так, — сказал Лейбе. — Где были? Что случилось?

— Мы б-бежали, — несмело проговорил Алтер.

— Куда бежали? Чего бежали? — удивился Лейбе.

— От С-Степки.

— Какого Степки?

— Слободского Степки, ну, — сказал Ирмэ.

Лейбе насторожился.

— Слободского Степки? — сказал он. — Он что — тут был?

— Тут.

— Степка? Тут? Где тут?

Ирмэ показал.

— Вот, — сказал он. — Сидел и дымил.

Лейбе свистнул.

— Та-ак, — сказал он. — Чего не постучали?

— Мы, по совести-то, т-трухнули малость, — сказал Алтер.

— Эх-ма! — Лейбе покачал головой. — Наделали вы делов. Знаешь, кто этот Степа? — повернулся он к Гершу.

— Слыхал что-то, — сказал Герш. — Вор?

— И шпик. Вор и шпик, — повторил Лейбе. — Доносчик. Понимаешь? — Он стоял красный и злой.

— Так-то, братцы, не годится, — сказал он сердито.

— Мы не знали, — виновато сказал Ирмэ.

— Понимаю, что не знали, — сказал Лейбе. — А все одно — так-то не делают. Надо бы свистнуть, крикнуть. Дать знать, одним словом. А то так-то — не дело. Ну, ладно. Спасибо и на этом.

Он повернулся и вместе с Гершем пошел в дом.

— Ну, б-брат, сработали! — сказал Алтер.

— Да уж. — Ирмэ плюнул.

Они медленно плелись вверх по улице и молчали.

— Ничего, Ирмэ, — проговорил наконец Алтер, — в другой-то раз б-будем знать.

Ирмэ не ответил. Он шел, свесив голову и цыкал зубом. Сплоховал; рыжий, сплоховал.

Глава восьмая Сторожки гуляют

Когда ребята подходили к Большому колодцу, была полночь, и по всему местечку пели петухи.

У колодца уже ждал Хаче.

— Кончил дела? — сказал он.

— Кончил.

— Много наработал?

Ирмэ невесело усмехнулся.

— Много, — сказал он. — Сто рублей.

— Сто т-тумаков, — поправил Алтер.

— Продавать их будете? Или как?

— Купишь — и-продам.

— Почем фунт?

— Мы и-поштучпо.

— Ладно. — буркнул Ирмэ. — И без вас тошно.

Полночная глушь стояла над местечком. В домах потушепы огни. Все спит. Даже собаки не лают — уснули. Только птица на церковной колокольне не хотела угомониться. «Кра» — кричала она хрипло. И потом — у «яток» чего-то шумели, галдели чего-то у «яток», горланили.

— Сторожки б-балуют, — сказал Алтер. — Идем?

У «яток» сторожек собралась орда целая, отчаянный все народ — бойцы, вояки, вооруженные до зубов: у этого — палка, у того — кнут, у третьего — батькин ремень от штанов. Дело-то ночное — знаешь. Сторожки шумели, галдели, старались друг перед другом. Один скакал вокруг «яток» на четвереньках, подпрыгивал, лягался и ржал, как лошадь. Другой взобрался на крышу, лег, растянулся и, стукая себя кулаком но животу, приговаривал: «Левой! правой! Шагом арш!»— «Легче, тюря, легче! — кричали ему снизу. — Лопнешь!» Ребята постарше сидели рядком на длинной скамье, сидели, курили, болтали о том, о сом. Посредине восседал печник Пейше, дядя тучный и тупой. Он что-то врал, Пейше, — должно быть, нес несусветное что-то, — ребята гоготали, покатывались прямо со смеху.

— Другой раз, — говорил Пейше, — зовет пан еврея-арендатора и говорит ему…

Но что сказал пап еврею-арендатору — ребята так и не узнали. Вдруг раздался свисток, и у «яток» появились два пожарника, в медных касках, в брезентовых сапогах. Поверка.

— Пробойная улица? — сказали пожарники.

— Тут! тут! — в два голоса ответили сторожки с Пробойной.

— Почтовая улица?

— Тут. Тут.

— Улица Сапожников.

— Тут, — сказал Ирмэ.

— Второй где?

— Не пришел второй, — сказал Ирмэ.

— Кто?

— Бенче-хромой.

— Запиши, Нисен, — сказал старший пожарник, лавочник Сендер, помощнику.

Когда пожарники ушли, Пейше встал, потянулся, зевнул.

— Что ж, ребятки, — сказал он, — поверка прошла, — можно и на боковую. Так, что ли?

— Ясно, — сказали ребята. — А придут еще, скажем: тут он, сейчас будет.

— Эге, — сказал Пейше, — верно. А вам, ребятки, спешить-то некуда. Вам-то еще и погулять можно. Так я говорю?

— Факт, — сказали сторожки.

Пейше ушел.

— Ребята, — сказал Ирмэ, — надо б хромого поднять. А то — он дрыхать, а я за него отдувайся.

— И то, — сказали сторожки.

Начали они мирно и чинно: подошли к дому хромого, стали полукругом и на разные голоса, кому как дано — кто тонко, кто густо — замяукали. Командовал паренек лет пятнадцати, в полосатых рваных штанах, по имени Симон. Он махал рукой и приговаривал: «Раз-два! Мяу-мяу. Раз-два! Мяу-мяу».

Открылось окно соседнего дома, и на улицу высунулась заспанная всклокоченная голова кожевника Гдалье.

— А? — проговорила она сонным голосом. — Что такое?

— Ничего такого, господин Гдалье, — сказал Симон. — Хромого будим. Его сторожка, а он, понимаете, спать. Барин!

Гдалье засмеялся.

— Напугаете его до смерти, — сказал он и закрыл окно. Но потом опять появился в окне и сердито крикнул: — А только не дело это — всю улицу подымать.

— Заметано, господни Гдалье, — сказал Симон. — Точка.

— Точка-шмочка, — проворчал Гдалье. — Не галдеть — и все. А то — водой окачу.

— Ясно, господин Гдалье, — сказал Симон. — Точка.

Гдалье со стуком захлопнул окно. Сторожки приумолкни.

— Не беда, орлы, — сказал Симон. — Поведем, значит, атаку с флангу. Только и всего. Ясно?

Он подошел к окну, потянул раму — нет, не открыть. Тогда он постучал и крикнул басом: