Улица Сапожников

Когда он подъехал, Ирмэ любуясь оглядел жеребца.

— Да-а, конек, — сказал он. — Файвел за него сколько отвалил? Полста?

Семен загоготал.

— Го, малец, — сказал он. — Тебе и не сосчитать-то.

— Дай его скупаю, — предложил Ирмэ.

— Валяй, — сказал Семен. — Только — мне сдается — он тебя скупает.

— Поглядишь, — сказал Ирмэ, поспешно стаскивая рубаху, — поглядишь, Семен.

— Ну-ну.

Семен развалился на траве, достал кисет, закурил. А Ирмэ, взяв жеребца за повод, пошел в воду. Жеребец покорно ступал за ним. Но когда вода дошла ему до колен, он наклонил голову, понюхал воду, фыркнул и стал.

— Но-о, серый! — кричал Ирмэ и тянул повод. А жеребец — ни с места. Стоял, губами двигал, думал о чем-то. Потом ему надоело стоять, — что толку? — он выдернул повод и спокойно пошел из воды.

На берегу загрохотали.

— Скупал!

«Показал ты себя, рыжий! — подумал Ирмэ. — Герой!»

Чтоб как-то поправить дело, он вдруг подпрыгнул, нырнул и полреки проплыл под водой.

На берегу притихли.

— Во, бродяга, плавает, — сказал Берл, — что твой сом.

Ирмэ услыхал «сом» — и совсем разошелся: лег на спину и завертелся волчком. Все быстрей. Быстрей. Только брызги фонтаном летели в небо.

— Э-эй! — кричали ему с ближнего плота. — Э-эй, гляди!

Ирмэ не слышал — Ирмэ вертелся волчком. Он вертелся до тех пор, пока не стукнулся о плот. Стукнулся он не сильно, а заругался сильно.

— У, дармоеды! На людей прут! Места вам мало что ли?

— Да уж больно много вас, дураков-то, понатыкано! — отвечали с плота.

— Ладно! Поговори! Поговори-ка!

Плот был небольшой, пять-шесть бревен, а ребят на плоту сидело много, человек двадцать, не меньше, — черные, загорелые, прямо — цыгане. Посредине стоял капитан — не капитан, рулевой — не рулевой, но вроде начальника — худощавый паренек с толстым носом, с серыми сердитыми глазами. Звали его Неах. Взмахивал рукой, притоптывая, он выкрикивал какие-то слова команду, что ли:

— Лево руля! Право руля! Полный! Кидай канат! Затягивай!

Ирмэ вскарабкался на плот и, потирая ушибленное колено, долго ворчал и плевался.

— Едут! Ты гляди, на кого едешь, а то я те так заеду, что год чесаться будешь.

— Ти-хо! — крикнул капитан. И, взмахнув рукой: — Лево! Право! Все наверх!

— Я те покажу, ворона, «тихо!» — проворчал Ирмэ. — Погоди-ка!

И вдруг, неожиданно как гаркнет:

— Есть все наверх!

По Мерее весной, в половодье, иногда подымались пароходы, и все рядские ребята знали и помнили команду.

— Полный! — кричал капитал.

— Есть полный! — отвечали ребята.

— Нос правей!

— Есть пос правей!

— Причаливай!

— Есть причаливай!

— Канат!

— Есть канат!

— Стоп!

Плот мягко стукнулся в песок и стал. Ребята по отмели пошлепали на берег. «Здрасте! — кричали они. — Приехали!» На плоту остались только Ирмэ да Неах.

— Вот что, — сказал Ирмэ. — Гребем до Глубокого, а?

— Шест бы надо, — сказал Неах.

— Во!

Ирмэ духом слетал на берег и приволок шест. Шест был длинный и тонкий.

— Так что так, Неах, — сказал Ирмэ. — Я — за командира. Ты — за матроса. Есть?

— Есть! — проворчал Неах. Не очень-то оно «за матроса». Да разве с Ирмэ поспоришь?

— Отчалива-ай! — запел Ирмэ.

— Есть отчаливай! — ответил Неах.

— Прибавить хо-од!

— Есть прибавить хо-од!

— Пол-ный!

— Есть пол-ный!

Местечко скоро осталось позади. По берегам чередовались огороды, луга, поля. Было тихо. В траве стрекотали кузнечики. Высоко в небе пролетали птицы. Солнце перевалило за полдень, а горело и жгло, как огонь.

— Ирмэ, — сказал Неах, — правду говорят, что земля вокруг солнца ходит?

— Кто говорит? — удивился Ирмэ.

— Говорят.

— Плюнь, — сказал Ирмэ. — Делать людям нечего — они и мелют.

— Да говорят — круглая она, как мяч, — продолжал Неах.

Ирмэ поднял рыжие брови.

— Никак ты, Неах, рехнулся, — сказал он.

— Да говорили мне, — сказал Неах.

— «Говорили»! Врать, брат, не мякину жевать — не подавишься.

— Нет, — сказал Неах, — не врут.

— Ладно, — сказал Ирмэ. — Пускай. Пускай так. Да на той-то стороне что?

— Америка.

Ирмэ фыркнул.

— Что ж, по-твоему, в Америке-то люди вверх ногами ходят?

— Уже не знаю.

— О-го! — крикнул Ирмэ. — Спятил, парень!

Но Неах не смеялся. Неах стоял, потупив голову, и смотрел на воду.

— Хочешь, Ирмэ, скажу? — помолчав, сказал он. — Ну?

— А никому?

— Никому.

— А верно — никому?

— Сказано тебе.

Неах, осторожно, чтоб не перевернуть плот, подошел поближе.

— Ухожу я, брат, — шепнул он. — В Америку. Во!

— Ну-у?

— Только — никому. Понял? — шепнул Неах. — Весной вот поднимусь и — ходу.

— А чего? — также шопотом спросил Ирмэ.

Неах сжал кулаки.

— А воевать!

— С кем это?

— С дикими!

Ирмэ посмотрел на Неаха с уважением.

— Да-а, — оказал он. — А как утюкают?

— Ничего, — сказал Неах, — не утюкают.

Ребята помолчали.

— Да ведь тут-то — совсем гроб! — со слезами в голосе проговорил вдруг Неах. — Батя-то ошалел. Не в уме он, ну. Меня лупит. Матку лупит. Убьет он ее когда, знаешь. Сегодня-то утром — слыхал?