Улица Сапожников

Ирмэ стоял, смотрел на Неаха и, осторожно почесывая подбородок, думал. Так. Вот и убили Неаха. Пять лет пропадал. Встретились. И на другой день — на тебе — убили. Убили-таки, гады!

— Да-а, — Алтер вздохнул. — А помнишь, к-как мы с ним по огородам-то р-рыскали?

Да. Было. Раз вот забрались они на огород к Айзику Черняку, а там — Степа. Бежали тогда без оглядки до самого до моста. А потом, на площади, брандмейстер, Мейлех, — он теперь где-то на деникинском, — кричал: «По домам! Шагом арш!»

А перед самой войной плыли они как-то с Неахом на плоту по Мерее. Вдруг Монька с берега: «Причаливай, босяки!» Где-то он тут, Монька. Верно, сцапали его наши. Гадипа!

— А сторожки? — сказал Алтер.

«Еще бы! Ночь теплая, тихая. Шляндаешь по улицам, руки в карманах, ногами пыль загребаешь и свистишь. На все Ряды. А Бенче-хромой бегает по дому, свечу ищет «по случаю именин его величества».

Ирмэ устал стоять. Он придвинул к окну табурет. Сел.

— А Нохема-то помнишь?

— Ну, как не помнить? Ведь это же все совсем недавно. Лет пять-шесть. Однако, и время же было! Оно конечно — и бобы, и плоты, и сторожки. А все же — до чего подлое было время! Он-то, Ирмэ, еще туда-сюда. Меер тогда был здоровый и работал, как вол. А вот ему, Неаху, каково-то было? Батька, Нохем, больной, чахоточный. Неаха лупит. Гутэ лупит, а Гутэ визжит на все Ряды. И холодно. И голодно. Работы нет. Откуда? Вокруг в деревнях мужики едят кору с мякиной. Не до сапог нм. Ну, жисть была!

Ирмэ вспомнил вчерашний свой разговор с Неахом. «Улицу Сапожников, чортову канаву, — говорил Неах, — срыть или спалить. Какая это улица? Гроб. Могила».

— Верно. Срыть или спалить, чтоб места того не найти, где она стояла!

— Уж это так! — сказал Ирмэ вслух.

Хаче зашевелился на своем подоконнике.

— Что — так?

— Кончаются, говорю, Ряды, — тихо сказал Ирмэ.

— Да, — задумчиво проговорил Хаче. — Это верно. И чорт с ними. Жалеть нечего.

— Жалеть нечего, — подтвердил и Алтер.

Ирмэ вспомнил:

«…а на «ваху», за Мереей, построить новые Ряды. Дома чтоб большие, светлые. Зимой дров давать сколько хоть — на, топи. И хлеба сколько хошь — ешь-объедайся Жри, леший. А ведь будет это, рыжий, знаешь».

Эх ты. Неах, Неах! Рано ты погиб! Рано ты погиб, товарищ!

Скрипнула дверь, и в комнату вошел Башлаенко. Ирмэ посмотрел и сразу его даже не узнал. Не тот это. Башлаенко, который вчера горло драл на митинге. Тот — скандалист, буян. А этот — тихий. Вот он снял шапку и стоит как виноватый. Даже усы, казацкие его усы, — и не глядят сокрушенно как-то, висят двумя сосульками. Он мнется на месте, часто моргает и всей пятерней скребет затылок.

— Эх! — проговорил он наконец. — Загубили у меня хлопца! — Помолчал и опять, тихо, так тихо, что Ирмэ с трудом расслышал: — Загубили у меня хлопца, дьяволы! Эх!

Махнул рукой, повернулся и — осторожно, на носках — пошел к двери. И сразу же за окном послышался его голос, громкий и сердитый:

— Мишка! куда пропал?

— У, боец! — почтительно вслед ему прошептал Алтер. — Посмотрел бы его в бою. Герой-человек!

Хаче встал, надел шапку.

— Хоронить-то когда будут, не знаешь? — спросил он Алтера.

— Завтра, в-верно.

— Ну, потопал я, — сказал Хаче. — Ты остаешься или как?

— Пойду уж, — сказал Алтер.

Ирмэ вспомнил, что и ему пора. «Иоганн ждет, — подумал он. — Ругается, верно».

Он в последний раз посмотрел на Неаха — хотелось запомнить, больше ведь его не увидишь. Эх ты, Неах, Неах!

— Они вам брат или кто? — певуче спросила женщина, хозяйка. Она раскачивалась на табурете, убаюкивая ребенка.

— Товарищ он нам, — сказал Ирмэ. — Друг.

— А какие они еще молодые. — Женщина негромко вздохнула. — Им бы еще жить да жить.

— Что поделаешь? — сказал Ирмэ. — Надо. Чтоб вот этому, — он показал на ребенка, — этому вот чтоб жить по-человечески, еще многим из нас придется так-то. И ничего тут не попишешь. Надо.

Глава двенадцатая Война продолжается

Ирмэ понуро брел по кривым переулкам «низа». Он не видел, куда идет. Он шел и думал о войне, о Неахе, о Рядах. Он устал, очень устал. «Ну-ну! — говорил он себе. — Ничего!» Но глаза невольно смыкались. А ноги были будто не свои, будто деревянные.

Навстречу скорым шагом шли два человека. Они о чем-то громко говорили. Ирмэ услыхал знакомый голос. Он поднял голову, посмотрел — Лейбе. Навстречу шел Лейбе Гухман в длинной кавалерийской шинели, в кожаном картузе, с сумкой через плечо. Он был теперь без бороды. Бритый. Ирмэ сразу его узнал.

— Лейбе! — крикнул он.

Лейбе приостановился, оглянулся.

— Это я, Ирмэ.

— О! — обрадовался Лейбе. — Рыжий?

— Он самый!

— И вырос же! — сказал Лейбе. — Ты как здесь?

— С отрядом, — сказал Ирмэ. — А вы-то?

Лейбе неопределенно махнул рукой в сторону вокзала.

— Во!

Ирмэ не понял.

— На бронепоезде, ну, — сказал Лейбе.

Он повернулся к своему спутнику — белобрысому Райтису, председателю чека.

— Видал, Ян, смена? — Лейбе хлопнул Ирмэ по спине. — Не парень — железо. Земляки мы с ним, понимаешь?

Райтис добродушно кивнул.

— Остальные ребята где же? — спросил Лейбе. — Тут?

— Тут, — сказал Ирмэ. И тихо: — Неаха-то убили!

— Убили? Неаха? Так. — Лейбе помолчал. — А хороший был парень. — Опять помолчал. — Хороший парень! — повторил он. — Ну, рыжий, прощай. Бегу. Загляни ко мне на вокзал. Потолкуем. Мы тут еще до утра постоим. Есть?

— Есть, — сказал Ирмэ. — А в Ряды-то когда придете? Скоро?

Лейбе улыбнулся.

— Скоро, — сказал он. — Социализм вот построим — и приду. Понял? Ну, прощай. Ребятам привет.