Улица становится нашей

Неужели все-таки Матрена?

Долгий вернулся и позвякал щеколдой.

Никакого ответа.

Позвякал еще раз.

Никакого ответа.

Ну конечно, так он и знал: Матрена ни свет ни заря подалась на базар, и дом пуст. Так что стучи не стучи… Вдруг ему почудилось, что за калиткой кто-то дышит. Теленок, что ли?

Долгий в третий раз позвякал щеколдой, в четвертый… Когда взялся за нее в пятый раз, калитка неожиданно распахнулась, и незнакомый паренек угрюмо спросил:

— Чего надо?

Из-под выпуклого лба с черной запятой челки на него уставились два серых глаза. Но Долгий не видел глаз, другое привлекло его внимание: на курточке паренька не хватало одной, нижней, пуговицы.

— Не ваша? — спросил Долгий, протягивая пареньку находку.

— Не моя, — с вызовом ответил паренек.

— Я так и знал, — кивнул Долгий и, представив пареньку Воронка и Ляльку, сказал:

— Пионерский патруль чистоты. Проверяем чистоту дворов. Вы бабушке Матрене кто?

— Внук.

— По имени, если не секрет?..

— Не секрет, — хмыкнул паренек. — Санька.

— Двор осмотреть позволите? — Долгий был предельно вежлив.

Санька с вызовом посмотрел на ребят.

— А чего его смотреть? Все равно не заметешь…

Долгий с удивлением посмотрел на Саньку. Ишь ты: «Не заметешь»… Случайно или не случайно вылетело у него это блатное словечко?

Санька вел себя нагло. «Не случайно», — решил Долгий.

Но Санька зря храбрился. Увидев пуговицу, которую ему пытался «пришить» Долгий, он сразу сообразил, что к чему. Да и как было не сообразить? К цветнику Санька имел самое непосредственное отношение. Осталось одно: держаться до последнего и виду не подавать, что он виновник ночного налета. Все равно цветов во дворе нет, а тот единственный махровый, который Санька сунул тогда за пазуху, он вышвырнул, как только перелез через забор. Сработало шестое воровское чувство — не оставлять улик или, по крайней мере, не уносить их с собой.

Цветов во дворе не было, и патруль, заглянув в сарай и за сарай, ушел ни с чем. На улице Долгий простился с ребятами и ушел, поманив за собой Кобру.

Чем пахнут настурции

Прошло несколько минут. Улица, проводив трудовой люд на работу, снова опустела. Но вот скрипнула калитка Матрениного двора и выпустила на улицу Саньку Чеснокова.

Не торопясь, будто ему ни до чего нет дела, Санька огляделся по сторонам, постоял, нырнул во двор, снова вышел и побрел на базар. У него на плече плыла корзина с цветами.

Санька вспомнил, как встретила бабка его неожиданное появление в Зарецке.

Бабка поила корову. Увидев Саньку, она выронила ведро, всплеснула руками и замерла. Впрочем, она тут же ожила и запричитала:

— Сбежал. Отца-матери не пожалел…

Санька усмехнулся: послушать бабку, так жалость к родителям — единственное, что удерживает преступников за решеткой. Но он тут же нахмурился и, поняв, что бабке не все известно, сказал:

— Не сбежал, а выпустили. Как честного человека…

— Выпустили? Как честного?

Бабка не верила в то, что вор, попав в тюрьму, может вернуться оттуда честным человеком. Вор до смерти вор. И как огню в печке место, так вору — в тюрьме.

Санька полез в карман. Он вспомнил: единственное, что могло убедить бабку, — это справка.

— Вот, — сказал Санька и вынул потрепанную бумажку. Бабка недоверчиво протянула руку, попробовала Санькину справку на ощупь, как ситчик в магазине и, не читая, хоть по-печатному и умела, поверила в то, что там написано. Справки в бабкиных глазах обладали волшебной силой. Она сама, где могла, запасалась ими и по опыту знала, что лучшего оправдания для своего «доходного дома», чем справка, ей, вдове пенсионера, матери погибшего солдата, инвалиду третьей категории, не найти.

Однако справка справкой, а она тут при чем? К ней-то зачем пожаловал внучек? Навестить бабушку? Как бы не так. Не питая ни к кому родственных чувств, она полагала, что и все остальные свободны от этой слабости. Поэтому, вернув справку, она спросила скорбным голосом:

— А ко мне-то зачем?

— Проездом, — придумал на ходу Санька, — на целину.

— Проездом? — Бабка обрадованно засуетилась. — Проездом, значит, на целину, — сказала она. — Это хорошо — на целину.

Бабка не дала Саньке долго прохлаждаться. Приставила к делу. Это произошло в тот же день. Дав Саньке позавтракать, она потащила его зачем-то на огород. Санька ахнул, увидев бабкин приусадебный участок, сплошь засаженный цветами.

Бабка довольно улыбнулась. Срезав настурцию, протянула ее Саньке:

— Ну-ка, чем пахнет?

Санька подергал носом.

— Настурцией.

— А еще чем?

Санька пожал плечами.

— Эх, ты! — снисходительно усмехнулась бабка. — Разве этот дух главный?

— А какой главный?

— Денежный…

Сказав это, бабка расстелила газету, положила на нее сорванную настурцию и принялась стричь цветы. Санька понял, для чего. Для продажи. И он не ошибся. Ленинская любила цветы. Бабка торговала ими в розницу и оптом, сбывая в дни рождений, свадеб и похорон целые вороха душистого товара.

Но покупателей было много, а бабка одна. К тому же она промышляла и другим — мясом, молоком, зеленью. И вдруг судьба подарила ей внука Саньку. Намекнув Саньке на то, что «чужой хлеб досыта не кормит», предложила ему самому зарабатывать себе на пропитание, помогая ей продавать цветы.

Санька подумал, подумал и согласился. А что ему оставалось еще делать? Он знал: даром у бабки зимой снега не выпросишь.

Накануне вступления Саньки в новую должность у него с бабкой был серьезный разговор.

— Опасаюсь, — сказала старуха, — что завтра без заработка будем.

— Почему? — спросил Санька.

— Цену сбить могут.

— Кто?

— Есть тут, — уклончиво сказала бабка, поманив Саньку за собой.

Они вышли на улицу, свернули в переулок и остановились возле огорода, за низеньким заборчиком которого горели, переливаясь разноцветными огоньками, цветы. Море цветов…