Улица Темных Лавок

Опять этот Рубироза.

— Мы часто приходили туда с Фредди… Пьянки были каждый вечер…

Он рассмеялся:

— Твой друг Рубироза заказывал оркестр… до шести утра… Помнишь две мелодии, которые он нам всегда играл на гитаре?

— Нет.

— «El Reloj» ^[4] и «Tu me acostumbraste» ^[5] . Чаще всего «Tu me acostumbraste». — Он стал насвистывать первые такты. — Ну?

— Да… да… вспоминаю… — сказал я.

4

«Часы» (исп.)

5

«Ты меня приручаешь» (исп.)

— Вы достали мне доминиканский паспорт… Но он мне не пригодился…

— Ты бывал у меня в миссии? — спросил я.

— Да… Когда ты вручил мне паспорт.

— Так и не пойму, что я делал в этой миссии.

— Не знаю… Ты однажды сказал мне, что служишь кем-то вроде секретаря Рубирозы и что для тебя это хорошее укрытие… Как печально, что Руби погиб в той автомобильной катастрофе…

Да, печально. Еще один свидетель, которого я не смогу расспросить.

— Скажи мне, Педро… Как твое настоящее имя? Я просто сгорал от любопытства… Фредди говорил, что тебя зовут не Педро Макэвой… Это Руби добыл тебе фальшивые документы…

— Мое имя? Я сам был бы не прочь его узнать.

И я улыбнулся, чтобы он мог принять это за шутку.

— Фредди-то знал, вы ведь дружили еще в коллеже… Вы мне все уши прожужжали про коллеж Луизы…

— Коллеж?..

— Луизы… Ты же прекрасно знаешь… Нечего дурака валять… Любимая ваша история, как твой отец приехал за вами на машине… Он разрешил Фредди сесть за руль, хотя у того еще не было прав… Вы мне раз сто это рассказывали…

Он покачал головой. Значит, у меня был отец, который приезжал за мной в коллеж Луизы. Интересная подробность.

— А ты? — спросил я. — По-прежнему с лошадьми?

— Я теперь обучаю верховой езде, устроился в одном манеже в Живерни…

Он сказал это так серьезно, что я удивился.

— Ты ведь знаешь, после того несчастного случая все полетело кувырком… — Какого несчастного случая? Я не решался спросить его… Когда я поехал с вами в Межев — с тобой, Дениз, Фредди и Гэй, дела уже шли не очень-то… Я потерял место тренера… Они испугались того, что я англичанин… Им нужны были только французы…

Англичанин? Да. Он говорил с легким акцентом, которого до сих пор я почти не замечал. У меня глухо забилось сердце, когда он произнес это слово «Межев».

— Странная все-таки была идея — отправиться в Межев, верно? — рискнул я.

— Почему странная? Мы не могли поступить иначе…

— Думаешь?

— Это было надежное место… В Париже становилось слишком опасно…

— Ты правда так думаешь?

— Ну, Педро, вспомни же… Проверки документов шли одна за другой… Я англичанин… Фредди жил с английским паспортом…

— С английским…

— Ну да… Семья Фредди была родом с острова Маврикий… Да и твое положение было не лучше… А выданные нам доминиканские паспорта уже не могли нас прикрыть… Вспомни… Твой друг Рубироза сам…

Я не расслышал окончания фразы. Мне показалось, он потерял голос.

Он отпил ликер, и в эту минуту в бар вошли четыре человека, постоянные клиенты, все бывшие жокеи. Я их узнал, я часто слушал их разговоры. Один был, как всегда, в старых штанах для верховой езды и грязной замшевой куртке. Они похлопали Вилдмера по плечу. Они говорили все разом, громко хохотали и вообще производили слишком много шума. Вилдмер их мне не представил.

Они сели у стойки, не прекращая громко переговариваться.

— Педро… — Вилдмер наклонился ко мне. Его лицо было в нескольких сантиметрах от моего. Губы его подергивались, как будто ему стоило невероятных усилий произнести эти слова. — Педро… Что случилось с Дениз, когда вы пытались перейти границу?

— Не знаю, — сказал я.

Он пристально посмотрел на меня. Наверное, он был слегка пьян.

— Педро… Ведь я предупреждал тебя, когда вы уходили, что надо остерегаться этого типа…

— Какого типа?

— Ну того, кто предлагал перевести вас через швейцарскую границу… Русский с рожей сутенера… — Он побагровел. Глотнул ликера. — Вспомни… Я же говорил, что и второму нельзя доверять… Лыжному тренеру…

— Какому лыжному тренеру?

— Он должен был быть вашим проводником… Ты же знаешь… Боб… как его там… Боб Бессон… Почему вы ушли?.. Вам же так хорошо жилось с нами в шале…

Что сказать ему? Я кивнул. Он залпом осушил рюмку.

— Его звали Боб Бессон? — переспросил я.

— Да. Боб Бессон…

— А русского?

Он сдвинул брови.

— Не помню…

Его внимание уже рассеялось. Он сделал над собой огромное усилие, чтобы заговорить со мной о прошлом, и уже выдохся. Так изнуренный пловец, в последний раз подняв голову над водой, медленно начинает тонуть. В конце концов, я не очень-то помог ему вспомнить все это.

Он встал и присоединился к остальным. Он возвращался к своим привычкам. Я слышал, как он громко говорил о скачках, состоявшихся сегодня после обеда в Венсенне. Тот, что был в штанах для верховой езды, всех угощал. У Вилдмера снова прорезался голос, он был так возбужден, так горячился, что даже забыл зажечь сигарету. Она просто висела у него на губе. Встань я прямо перед ним, он бы меня не узнал.

Выходя, я попрощался и помахал ему рукой, но он не ответил мне. Он был поглощен своим разговором.

34

Виши. Американский автомобиль останавливается у ограды парка Суре, перед отелем «Де-ля-Пэ». Его кузов забрызган грязью. Из автомобиля выходят двое мужчин и женщина, направляются к отелю. Мужчины небриты, один из них, тот, что повыше, поддерживает женщину под руку. У отеля расставлены плетеные кресла, в них, уронив голову, дремлют люди, им явно не мешает палящее июльское солнце.

В холле эти трое с трудом протискиваются к конторке портье. Им приходится огибать кресла и даже раскладушки, на которых тоже спят люди, некоторые в военных мундирах. Другие, сбившись в плотные группки человек по пять — десять, толпятся в гостиной за холлом, громко переговариваются, и этот шум угнетает еще больше, чем липкая духота на улице. Наконец они добираются до портье, и высокий мужчина протягивает ему три паспорта. У двоих паспорта дипломатической миссии Доминиканской Республики в Париже, один на имя Порфирио Рубироэы, другой — Педро Макэвоя, третий французский, на имя Дениз Иветт Кудрез.

Портье, весь взмокший от пота, капельками стекающего к подбородку, усталым движением возвращает им паспорта. Нет, во всем Виши в отелях нет ни одного свободного номера — «в связи с событиями»… Остались, правда, два кресла — в крайнем случае их можно отнести наверх, в прачечную, или поставить в туалетную комнату на первом этаже… Его слова тонут в гуле голосов вокруг, металлическом позвякивании лифта, телефонных звонках и объявлениях из громкоговорителя, укрепленного над конторкой.

Двое мужчин и женщина, шатаясь от усталости, выходят из отеля. Небо внезапно затягивают лилово-серые облака. Они идут через парк Суре. Вдоль газонов, на мощеных аллеях, под крытыми галереями люди сбиваются в группки еще теснее, чем в холле отеля. Все они говорят очень громко, некоторые снуют от одной группы к другой или уединяются по двое-по трое на скамейках и железных стульях, расставленных в парке, и только потом возвращаются к своим… Это напоминает огромный школьный двор во время перемены, когда ждешь не дождешься звонка, который положит конец суете и гудению, оно нарастает с каждой минутой и оглушает тебя. А звонка все нет и нет.