Улицы гнева

Потом щелкнул замок в двери: к ним швырнули третьего. Слабый стон вырывался из его груди. Позднее, когда Лахно очнулся, он увидел, что новый жилец камеры — женщина. Все лицо ее было в крови, ей, кажется, повредили глаза, и, когда он спросил об этом, она кивнула. Подумалось, что она умирает. Он подполз и, приподняв ее голову, содрогнулся: слепая!

Он прижал ее к себе, и она чуть потянулась к нему. Лахно не замечал, как по его лицу текут слезы.

— Кто ты? За что они тебя так...

Она молча качнула головой.

В окно пробивался слабый свет, был ясный, тихий вечер февраля с прозрачной голубизной неба, с примороженными звездами.

— Кто там еще? — спросил Щербак. — Товарищ...

— Девочка... Что сделали с ней, сволочи!..

Щербак подполз, заглянул в лицо лежащей:

— Татьяна!.. Таня, верно?

Татьяна чуть пошевелила запекшимися губами.

3

Марину разбудил резкий стук в дверь. Неужто Степан?

Она ждала его каждую ночь.

Стук повторился.

Нет, не Степан. Значит...

Мать впопыхах набрасывала на себя одежды, кажется, зашевелился в своей комнате и селекционер, только вчера вернувшийся из деревни.

Вошли трое, впереди черночубый, который уже приходил однажды. Что ему надо?

— Обыск.

— Опять вы? Что же тут искать у нас, господин полицейский? — спросила Марина.

— Что-нибудь найдем, — Черночубый ухмыльнулся. — Ваша хата на перекрестке. Авось какие птички залетели погреться. Слыхала, что вчера было в городе?

— А мы-то какое имеем к тому отношение?

— Поглядим, дамочка.

— Предъявите право на обыск. Вот что.

— Вот оно, право, — Полицай похлопал по новенькой желтой кобуре, висевшей на боку. Он кивнул вошедшим с ним, и они направились в столовую, затем уверенно прошли в заднюю прихожую, откуда по приставной лестнице домашние поднимались на чердак.

Марина с матерью заторопились за ними. Черночубый преградил им путь, став у двери и ухмыляясь:

— Не торопитесь, дамочки. Айн момент.

— Ничего там у нас нет, господа. Можете не затрудняться. — Марина тоже улыбнулась, и только Зою Николаевну колотила мелкая дрожь.

— По лестнице на горище! — скомандовал старший. — Шукай правильно, не так, як мий батько шукав... — Он вытащил пачку сигарет и чиркнул зажигалкой.

— Постойте! — крикнула Зоя Николаевна и, колыхнувшись рыхлым телом, рванулась в прихожую, к лестнице.

Высокий полицай с черным чубом шагнул следом и схватил женщину за руку.

— Куда торопитесь, мадам? Против властей не можна так.

Зоя Николаевна вскрикнула от боли.

— Отпустите! Вы не смеете! — Марина гневно смотрела в насмешливые глаза полицая.

— Вы не смеете, — жалобно запротестовала хозяйка, потирая руку. — Я родственница генерала... у меня есть охранная бумага... Вы знаете, кто такой Рененкампф? Имейте в виду...

Марина досадливо поморщилась. Зачем она? Кто ее здесь поймет?

— Обыски идут везде, — миролюбиво объяснил старший, пыхнув дымом сигареты в лицо Марины. — Кого ищут — известно. На ваш дом имеется подозрение, хоть попрятались за немецким офицером, проверка, как хочете... Ладно, хлопцы, не лазьте на горище...

В это время наверху послышался детский плач. Кто-то звал маму.

— Вперед! — скомандовал черночубый, мотнув головой. — Ни с места! Ух ты ж, гадский род! Приказ читали германского командования? Вы арестованы и будете повешены. Ублюдков скидай сюда. Через их и мамашу достанем. Ах ты ж, гадский род, какие интеллигенты!.. Немецкого генерала родственнички!..

Но прежде чем полицаи выполнили приказ старшего, к лестнице бросилась Зоя Николаевна:

— Нет, никого там нет, вам послышалось, это кошка!! Заклинаю, если есть у вас дети или матери, не смейте туда... Вы же еще совсем молодые, вам еще жить и жить? не берите греха на душу, я вам в матери гожусь, слышите, вы?!

Ее грубо оттолкнули. Она упала, ударившись головой о стену. Но тотчас же вскочила и, не помня себя, бросилась на полицейского.

От неожиданности тот едва удержался на ногах. Площадно выругавшись, он выхватил из кобуры пистолет.

— Не смейте! — закричала Марина, заслоняя собой мать.

Раздался выстрел.

Черночубый рухнул на пол, цепляясь при падении за лестницу, по которой только что предстояло взобраться его помощникам.

На пороге стоял Ценкер с пистолетом в руках. Он держал его неловко.

— Он опять курил, этот тип... — сказал он. — Переведите им, Марина, чтобы уходили... Вэк! — скомандовал он, уже не ожидая слов девушки, которая в страхе прижалась к матери. — Вэк! Будет... расстрелять! — он поднял пистолет и проводил его дулом двух перепуганных полицаев.

— Теперь есть... zulaufen... [9] мит киндер... Ферштейн? Муттер тоже... бежаль...

— Господин Ценкер... господин Ценкер... — приговаривала Зоя Николаевна, не пришедшая еще в себя. — Милый... родной господин Ценкер...

9

Убегать (нем.).

— Вы знали, что здесь... наверху... — спросила Марина.

— Фрейлейн Марина, я ничего не знал, не знаю и не хочу знать. В городе творится ужасное. Он может взорваться от крови и гнева. Лучше ничего не знать, фрейлейн. Спасайтесь, не теряйте времени. Забирайте мать и детей. Куда хотите!

Все это он проговорил по-немецки. Марина поняла только одно: надо немедленно скрываться, бежать. Куда бежать? Она глянула в окно.

На улицах постреливали. Где-то на окраине горело, зарево освещало горизонт, и казалось, черная сажа падает на землю. Это был сухой февральский снежок.

Через некоторое время, проводив взглядом пятерых, закутанных в зимние одежды, Вильгельм Ценкер принялся складывать свои вещи. В чемодан влезли цивильные брюки и довольно поношенная пижама, шерстяные носки, доставшиеся ему в дни распределения зимней помощи, мыло, бритва, зубная щетка и порошок. Еще поместились там две пары белья — одна полотняная, другая шерстяная, присланная женой. Сапожная щетка улеглась вместе с комнатными туфлями, привезенными еще из дому.

Но чемодан оказался очень тяжелым: все остальное место заняли кукурузные початки и пакеты с семенами. Он, ему думалось, имел на них право. Он не питал зла к русским, а селекционеру Борисову даже симпатизировал. Неужто Борисов посетует на этот невинный обмен, какой существует среди всех селекционеров мира? Впрочем, а что же он, Ценкер, предложил Борисову в тот традиционный обмен, какой существует между филателистами, нумизматами, селекционерами?.. Море крови? Пожарища деревень и городов? Виселицы и расстрелы? Новый план германизации завоеванной земли, самый уродливый и преступный из всех когда-либо существовавших опытов селекции?..