Улисс (часть 1, 2)
Шрифт:
Дверь затворилась.
– Это тот пархатый!
– воскликнул Бык Маллиган.
Резво вскочив, он подобрал карточку.
– Как там его? Ицка Мойше? Блум.
И тут же затараторил:
– Иегова, сборщик крайней плоти, больше не существует. Я этого встретил в музее, когда зашел туда поклониться пеннорожденной Афродите. Греческие уста, что никогда не изогнулись в молитве. Мы каждый день должны ей воздавать честь. "О, жизни жизнь, твои уста воспламеняют".
Неожиданно он обернулся к Стивену.
– Он знает тебя. И знает твоего старикана. Ого, я опасаюсь, что он погречистей самих греков. Глаза его, бледного галилеянина, были так и прикованы к ее нижней ложбинке. Венера Каллипига. О, гром сих чресл! "фавн преследует дев, те же укрыться спешат".
– Мы бы хотели послушать дальше, - решил Джон Эглинтон с одобрения мистера Супера.
– Нас заинтересовала миссис Ш. Раньше мы о ней думали (если когда-нибудь
– Антисфен, ученик Горгия, - начал Стивен, - отнял пальму первенства в красоте у племенной матки Кюриоса Менелая, аргивянки Елены, у этой троянской кобылы, в которой квартировал целый полк героев, - и передал ее скромной Пенелопе. Он прожил в Лондоне двадцать лет, и были времена, когда он получал жалованья не меньше чем лорд-канцлер Ирландии. Жил он богато. Его искусство, которое Уитмен назвал искусством феодализма, скорее уж было искусством пресыщения. Паштеты, зеленые кубки с хересом, соусы на меду, варенье из розовых лепестков, марципаны, голуби, начиненные крыжовником, засахаренные коренья. Когда явились арестовать сэра Уолтера Рэли, на нем был наряд в полмиллиона франков и, в том числе, корсет по последней моде. Ростовщица Элиза Тюдор роскошью своего белья могла бы поспорить с царицей Савской. Двадцать лет он порхал между супружеским ложем с его чистыми радостями и блудодейною любовью с ее порочными наслаждениями. Вы знаете эту историю Маннингема про то, как одна мещаночка, увидев Дика Бербеджа в "Ричарде Третьем", позвала его погреться к себе в постель, а Шекспир подслушал и, не делая много шума из ничего, прямиком взял корову за рога. Тут Бербедж является, устраивает стук у врат, а Шекспир и отвечает ему из-под одеял мужа-рогоносца: _Вильгельм Завоеватель царствует прежде Ричарда Третьего_. И милая резвушка миссис Фиттон оседлай и воскликни: О! и его нежная птичка, леди Пенелопа Рич, и холеная светская дама годится актеру, и девки с набережной, пенни за раз.
Кур-ля-Рен. Encore vingt sous. Nous ferons de petites cochonneries. Minette? Tu veux? [Добавь двадцать су. Устроим небольшой развратик. Хочешь, киска? (франц.)]
– Сливки высшего света. И мамаша сэра Вильяма Дэвенанта из Оксфорда, у которой для каждого самца чарка винца.
Бык Маллиган, подняв глаза к небу, молитвенно возгласил:
– О, блаженная Маргарита Мария Ксамцускок!
– И дочь Генриха-шестиженца и прочие подруги из ближних поместий, коих воспел благородный поэт Лаун-Теннисон. Но как вы думаете, что делала все эти двадцать лет бедная Пенелопа в Стратфорде за ромбиками оконных переплетов?
Действуй, действуй. Содеянное. Вот он, седеющий шатен, прогуливается в розарии ботаника Джерарда на Феттер-лейн. Колокольчик, что голубей ее жилок. Фиалка нежнее ресниц Юноны. Прогуливается. Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. Невдалеке - грязь, пахучий дух похоти, руки лапают белизну.
Бык Маллиган с силою хлопнул по столу Джона Эглинтона.
– Так вы на кого думаете?
– спросил он с нажимом.
– Допустим, он - брошенный любовник в сонетах. Брошенный один раз, потом другой. Однако придворная вертихвостка его бросила ради лорда, ради его бесценнаямоялюбовь.
Любовь, которая назвать себя не смеет.
– Вы хотите сказать, - вставил Джон бурбон Эглинтон, - что он, как истый англичанин, питал слабость к лордам.
У старых стен мелькают молнией юркие ящерицы. В Шарантоне я наблюдал за ними.
– Похоже, что так, - отвечал Стивен, - коль скоро он готов оказать и ему и всем другим и любому невспаханному одинокому лону ту святую услугу, какую конюх оказывает жеребцу. Быть может, он, совсем как Сократ, имел не только строптивую жену, но и мать-повитуху. Но та-то строптивая вертихвостка не нарушала супружеского обета. Две мысли терзают призрака: нарушенный обет и тупоголовый мужлан, ставший ее избранником, брат покойного супруга. У милой Энн, я уверен, была горячая кровь. Соблазнившая один раз соблазнит и в другой.
Стивен резко повернулся на стуле.
– Бремя доказательства не на мне, на вас, - произнес он, нахмурив брови.
– Если вы отрицаете, что в пятой сцене "Гамлета" он заклеймил ее бесчестьем, - тогда объясните мне, почему о ней нет ни единого упоминания за все тридцать четыре года, с того дня, когда она вышла за него, и до того, когда она его схоронила. Всем этим женщинам довелось проводить в могилу своих мужчин: Мэри - своего благоверного Джона, Энн - бедного дорогого Вилли, когда тот вернулся к ней умирать, в ярости, что ему первому, Джоан - четырех братьев, Джудит - мужа и всех сыновей, Сьюзен тоже мужа, а дочка Сьюзен, Элизабет, если выразиться словами дедушки, вышла за второго, убравши первого на тот свет. О да, упоминание есть. В те годы, когда он вел широкую жизнь в королевском Лондоне, ей, чтобы заплатить долг, пришлось занять сорок шиллингов у пастуха своего отца. Теперь объясните все это.
Он обозрел их молчание.
На это Эглинтон:
Так вы о завещанье.
Юристы, кажется, его уж разъяснили.
Ей, как обычно, дали вдовью часть.
Все по законам. В них он был знаток,
Как говорят нам судьи.
А Сатана в ответ ему,
Насмешник:
И потому ни слова нет о ней
В наброске первом, но зато там есть
Подарки и для внучки, и для дочек,
И для сестры, и для друзей старинных
И в Стратфорде, и в Лондоне.
И потому, когда он все ж включил
(Сдается мне, отнюдь не добровольно)
Кой-что и ей, то он ей завещал
Свою, притом не лучшую,
Кровать
Punkt [точка, пункт (нем.)].
Завещал
Ейкровать
Второсорт
Второвать
Кровещал.
Тпру!
– В те времена у прелестных поселян бывало негусто движимого имущества, - заметил Джон Эглинтон, - как, впрочем, и ныне, если верить нашим пьесам из сельской жизни.
– Он был богатым землевладельцем, - возразил Стивен.
– Он имел собственный герб, земельные угодья в Стратфорде, дом в Ирландском подворье. Он был пайщиком в финансовых предприятиях, занимался податными делами, мог повлиять на проведение закона в парламенте. И почему он не оставил ей лучшую свою кровать, если он ей желал мирно прохрапеть остаток своих ночей?
– Были, наверное, две кровати, одна получше, а другая - так, второй сорт, - подал тонкую догадку мистер Второсорт Супер.
– Separatio a mensa et a thalaino [отлучение от стола и спальни (лат.)], - суперсострил Бык Маллиган и повлек улыбание.
– У древних упоминаются знаменитые постели. Сейчас попробую вспомнить, - наморщил лоб Второсорт Эглинтон, улыбаясь постельно.
– У древних упоминается, - перебил его Стивен, - что Стагирит, школьник-шалопай и лысый мудрец язычников, умирая в изгнании, отпустил на волю и одарил своих рабов, воздал почести предкам и завещал, чтобы его схоронили подле останков его покойной жены. Друзей же он просил позаботиться о своей давней любовнице (вспомним тут новую Герпиллис, Нелл Гвинн) и позволить ей жить на его вилле.
– А вы тоже считаете, что он умер так?
– спросил мистер Супер слегка озабоченно.
– Я имею в виду...
– Он умер, упившись в стельку, - закрыл вопрос Бык Маллиган.
– Кварта эля - королевское блюдо. Нет, вот я лучше расскажу вам, что изрек Доуден!
– А что?
– вопросил Суперэглинтон.
Вильям Шекспир и Ко, акционерное общество. Общедоступный Вильям. Об условиях справляться: Э.Доуден, Хайфилд-хаус...
– Бесподобно!
– вздохнул с восхищением Бык Маллиган.
– Я у него спросил, что он думает насчет обвинения в педерастии, взводимого на поэта. А он воздел кверху руки и отвечает: _Мы можем единственно лишь сказать, что в те времена жизнь била ключом_. Бесподобно!
Извращенец.
– Чувство прекрасного совлекает нас с путей праведных, - сказал грустнопрекрасный Супер угловатому Углинтону.
А непреклонный Джон отвечал сурово:
– Смысл этих слов нам может разъяснить доктор. Невозможно, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
Тако глаголеши? Неужели они будут оспаривать у нас, у меня пальму первенства в красоте?
– А также и чувство собственности, - заметил Стивен.
– Шейлока он извлек из собственных необъятных карманов. Сын ростовщика и торговца солодом, он и сам был ростовщик и торговец зерном, попридержавший десять мер зерна во время голодных бунтов. Те самые личности разных исповеданий, о которых говорит Четтл Фальстаф и которые засвидетельствовали его безупречность в делах, - они все были, без сомнения, его должники. Он подал в суд на одного из своих собратьев-актеров за несколько мешков солода и взыскивал людского мяса фунт в проценты за всякую занятую деньгу. А как бы еще конюх и помощник суфлера - смотри у Обри - так быстро разбогател? Что бы ни делалось, он со всего имел свой навар. В Шейлоке слышны отзвуки той травли евреев, что разыгралась после того, как Лопеса, лекаря королевы, повесили и четвертовали, а его еврейское сердце, кстати, вырвали из груди, пока пархатый еще дышал; в "Гамлете" и "Макбете" отзвуки восшествия на престол шотландского философуса, любившего поджаривать ведьм. В "Бесплодных усилиях любви" он потешается над гибелью Великой Армады. Помпезные его хроники плывут на гребне восторгов в духе Мафекинга. Судят ли иезуитов из Уорикшира - тут же привратник поносит теорию двусмысленности. Вернулся ли "Отважный мореход" с Бермудских островов - пишется тут же пьеса, что восхитила Ренана, и в ней - Пэтси Калибан, наш американский кузен. Слащавые сонеты явились вслед за сонетами Сидни. А что до феи Элизабет, или же рыжей Бесс, разгульной девы, вдохновившей "Виндзорских проказниц", то уж пускай какой-нибудь герр из Неметчины всю жизнь раскапывает глубинные смыслы на дне корзины с грязным бельем.