Ultraфиолет (сборник)
Шрифт:
К вечеру в квартире стоял гроб. В нем лежал непохожий и чужой мужик, совсем не тот, которого любил мальчик. К ночи в квартире остались вдвоем только мальчик и женщина, разрушившая его мир. Она сидела вся в черном возле стола и пила что-то из высокого стакана.
Верхние и нижние
Сергееву нужно было идти на панихиду, умер значительный человек: не друг, не начальник, не знакомый. Покойнику и при жизни было все равно, придет ли Сергеев к нему на похороны. На день рождения он Сергеева не приглашал, тот в список не помещался, а на панихиду не зовут – надо идти по зову сердца.
Сердце с утра молчало. Сергеев не любил похорон, сторонился, не любил фальшивое сочувствие и притворные слезы десятой воды на киселе,
Подъезжающие лакированные железные саркофаги выгружали значительных людей. Челядь несла огромные венки, сами они шли загорелые и ничего в руках не несли – у них давно не было пальто и шапок. Какая пора года на дворе, их не беспокоило, они всегда могли оказаться зимой в лете и наоборот. Они заходили в ритуальный зал, быстро проходили около деревянного саркофага и думали: «Слава Богу, не я». Выражали скорбно соболезнование и выходили на свежий воздух, где начиналось самое главное: встречи с объятиями и поцелуями, с разговорами, не имеющими отношения к усопшему.
Сергеев не раз видел это и быстро прошел через скорбный зал, мимолетно посмотрел в сторону гроба и услышал в толпе две банальные сентенции: «Как хорошо выглядит покойник» и «Какого человека потеряли, мог бы жить и жить». Родственники, единственные люди, по-настоящему страдающие и потерявшие близкого, никого не видят и не слышат, и эти слова, абсолютно пустые и пошлые, только дополнительно их терзают.
На улице все стояли и ждали начала панихиды, но Сергеев ждать не стал – пошел в сторону метро, подальше от места, где одним уже все равно, а других мучает лишь один вопрос – кому же достанется наследство?
Сергеев в списке наследников оказаться не рассчитывал и пошел своей дорогой, грустно посетовав сам себе: человек ушел не старый, совсем не плохой, но так вышло, судьба и деньги здесь ни при чем.
В метро он растерялся еще перед кассой – не знал, сколько стоит билет. Женщина в окошке, из бывших инженеров, вынужденная работать, чтобы добавить к пенсии немного денег, сказала ему:
– А я могу вас обмануть, если вы не знаете цену.
Сергеев посмотрел на нее и понял, что никого она не сможет обмануть, даже если захочет. Она была ему ровесницей и здесь, внизу, она оказалась по воле судьбы, но никого не винит, живет, как в фильме своей молодости, где песня говорила ей: «Осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать». Вот она и принимала. А Сергеев не принимал: наверху надо бороться, и он еще пытается обмануть осень и очень боится зимы.
Под землей мир оказался абсолютно другим, все были в шапках и теплой одежде, у всех были сумки, рюкзаки и баулы, на ногах у всех обувь для преодоления препятствий, непогоды, кое-кто носил ботинки как средство самозащиты или нападения.
Все нижние носили все с собой, не рискуя оставить в своих домах, кто-то опасался, что не найдет по приходе домой своего имущества, некоторые просто не имели места, где это можно было оставить.
Они все были бледные, усталые, никто не смотрел по сторонам, не пытался изучать попутчиков, только контрольные взгляды на входящих и выходящих по поводу сохранности имущества. У молодых в ушах играла музыка, своих мыслей не хватало, а музыка заполняла вакуум и объясняла, как жить на простом примере исполнителей, которые знают и дают в текстах немудреные советы типа «напитки покрепче, слова покороче».
Загорелые лица в метро тоже были, их загар был природный, они прятали от всех глаза, боялись милиции и граждан за свой неместный вид и желание заработать копейку. Ими брезговали, иногда били, реже убивали, но не любили одинаково и нижние, и верхние.
Сергеев ехал далеко и пытался для быстрого перемещения во времени обозреть окрестности нижнего мира, проникнуть в него, ощутить, каково быть нижним в параллельном мире.
Наверху существуют мифы о том, что внизу много страшного и непонятного: какие-то мутанты и крысы в человеческий рост гуляют под землей, не соблюдая
правил человеческого общежития, какие-то диггеры вещают наверху, что внизу все скоро провалится. Куда может провалиться низ, было непонятно, но они пугали, показывали свои сюжеты о параллельных ветках, где властвуют иные силы, где бьются нижние с глубокими, пытающимися захватить верх низа, а потом вырваться наверх и захватить низ верха, а потом – страшно подумать – и самый верх, весь такой полированный и лакированный. Страха нагоняли нижние на верхних, а реально все, на взгляд Сергеева, не в час пик выглядело сонно и безмятежно.Двадцать лет назад Сергеев вышел из метро и пересел в авто. Жизнь его стала другой – сначала он перестал носить шапку и очень обрадовался. В школе когда-то у него сорвали шапку, купленную дедушкой – ветераном труда по талону райкома партии. Шапку сначала поносил дед, потом папа Сергеева, а когда Сергеев достиг половой зрелости, шапка из ондатры перешла к нему, как тиара римского папы. Он гордо проносил ее две недели, а потом около музыкальной школы ее сорвали у него какие-то нехорошие люди из района, где шапок совсем не было – только вязаные головные уборы типа «петушок» или – более позорное название – типа «гондон».
Естественно, гондоном и петушком никому быть неохота, вот и наступило возмездие от возмущенного пролетариата из спального района, совершившего набег на благополучный центр.
Дома Сергеева не ругали, но больше у него такой классной шапки не было, дед умер, и с ним канули в Лету талоны и привилегии.
Потом он незаметно снял дубленку и мохеровый шарф – мечту всех работников Ленинградского рынка, потом в связи с глобальным потеплением пропали пальто, зимние сапоги, перчатки и нижнее белье для ожидания троллейбуса № 63.
Так постепенно он поднялся из метро наверх, и вот пришел случай опуститься.
Оглядевшись в вагоне, он сел и стал смотреть вокруг: внешне ничего такого не смущало глаз, девушки в метро сидели красивые, нарядные, в шубах из диких зверей. Основная масса мужчин была трезвой, в начищенных ботинках, и многие читали.
Когда двадцать лет назад Сергеев был внизу, читали толстые журналы и книги, обернутые для сохранности в бумагу или газету, теперь самая читающая страна читала «Лизу» и газету «Жизнь» с новостями об артистах, что едят, с кем и как, и страшные новости об оборотнях на АЗЛК. Читали эту «Жизнь», чтобы порадоваться, что есть жизнь еще хуже.
Молодые слушали плейеры, где им по ушам ездили кумиры, такие же как они сами, но добившиеся на «фабриках» того, что на обычных фабриках век не добьешься. А зачем? Позвони на короткий номер и выиграй приз – трехкомнатную в Москве и «рено-логан» или поездку на Канары за десять крышечек от «Клинского». Только позвони – и все у тебя в кармане, а «Рексона» никогда не подведет. В вагоне сидели нарядные дети с бабушками и мамами, опрятные старички с орденами и вставными зубами времен карательной стоматологии, миролюбивое городское население. Подальше от центра народ слегка поменялся, стало больше усталых, затравленных глаз с нерусским разрезом. Сергеев почувствовал себя в другом городе – в Неаполе и Гарлеме ему было совсем неуютно, но здесь, в родной столице, он тоже заметил внутри себя некоторое беспокойство, не понимая, откуда сочится этот холодок. Присмотревшись, он заметил в другом конце вагона трех молодых людей обычного студенческого вида, совсем не таких, которых показывают в криминальных новостях, называя их скинхедами. Нет, это и были другие, совсем не страшные.
Он заметил, что гости столицы напряглись – у них, видимо, выработался инстинкт на борцов за чистоту рядов. Седьмое, шестое и тринадцатое чувства их не обманули: три белых «коня» подошли к двум юношам из Южного полушария и просто синхронно в три струи плюнули им в лицо, просто так, без слов и пожеланий счастливой дороги домой. Их звонкий детский смех завис в воздухе и нарастал, как весенний гром. Никто не дернулся, не заметил, многие опустили головы вместе с Сергеевым, кое-кто прикрыл глаза. Только одна маленькая девочка зашептала что-то маме, та погладила ее по голове и тихо прошептала: «Не обращай внимания, это звери». Сергеев так и не понял, кого она имела в виду.