Улыбка химеры

— Ты бы еще больше чемодан набила. Ну, девки, даете! — Кравченко снова присвистнул. — Когда же тебя домой сегодня ждать?

— Понятия не имею, скорее всего задержусь. — Катя доверчиво поцеловала Кравченко в шею. — Спи, золотко, рано еще. Потуши свет.

Кравченко погасил ночник.

— Ненормальная, — сказал он, — авантюристка.

Катя ощупью в темноте нашла его губы и накрыла их ладонью.

— Ненормальная, — повторил он, — и я тронутый, что все это слушаю и позволя... И не смей меня целовать, не смей мне рот затыкать, я еще не все тебе сказа...

Пресечь эти дерзости оказалось легко. Даже легче, чем можно было представить.

Весь день на работе Катя провела в ожидании. Поглядывая то на телефон, то на сумку в шкафу. Вот сейчас позвонят из розыска, объявят о начале операции, изложат вкратце обстановку, и она сразу же решит, как лучше одеться. Но прошел час, второй, третий. Миновал обеденный перерыв, прошло еще два скучных длинных часа и...

И Катя начала злиться. Да что это такое! Сидишь тут как на привязи целый день, ждешь неизвестно чего! А тут своей работы невпроворот. А вдруг эта импровизация у них в отделе убийств месяц будет созревать? Что же она, вот так целый месяц и должна будет возле шкафа сидеть, ждать? Ну ладно, дело житейское, не клеится там чего-то сегодня у них с этой фигуранткой, ну так позвоните, сообщите — так, мол, и так. Что, у Колосова телефона, что ли, под рукой нет? Ведь сам втянул ее, а теперь...

Катя кинулась звонить в кабинет Колосова, затем ему на мобильный. Телефон в кабинете не отвечал. А мобильник был занят, занят. «Трепло несчастное!» — Катя бросила трубку.

Рабочий день закончился. Сотрудники главка бодро потянулись к выходу. А Катя села на подоконник в опустевшем кабинете пресс-центра и уныло уставилась в окно на темный заснеженный Никитский переулок и гаснущие одно за другим окна Зоологического музея напротив. Про себя она решила: он меня просил задержаться, задержусь до восьми. Потом все, хватит. Не ночевать же тут.

Без четверти восемь она, злая и уставшая, начала лениво одеваться. Уже искала ключ закрыть дверь в кабинете, как вдруг истошно зазвонил телефон.

— Катя, добрый вечер, я внизу. Вижу, что у вас свет горит, спасибо, что задержалась. Давай спускайся быстро. Едем сейчас в один бар. Таураге там. По пути решим, как лучше взять ее в разработку.

Катя даже слова вставить не успела — Колосов уже дал отбой. Она сбросила шубу, схватила сумку из шкафа. Ладно, сдвинулось дело, а кто старое помянет... Итак, он сказал «бар». Таураге там. Что за бар? Может, ночной клуб? Какой? Танцевальный, модный, кислотный, закрытый? Никите, видимо, все равно, а ведь это важно. Атмосфера в таком тонком деле вещь первостепенная.

Катя выбросила вещи из сумки, задумалась на секунду и остановила выбор на платье. Кинулась к зеркалу поправлять макияж. Набросила шубу, сунула под мышку вечерние туфли — в машине переобуется. Не заявляться же в платьице-стрейч и зимних сапогах в этот гадючник! Бегом спустилась по лестнице, впопыхах нашаривая на дне сумки флакончик духов.

Она и понятия не имела, что ее ждет, как произойдет ее знакомство с этой Эгле Таураге и что вообще дадут для раскрытия убийств эти странные «смотрины», затеянные Никитой.

В колосовской «девятке» на заднем сиденье развалился какой-то сумрачный молодой великан. Судя по черной рубашке, подбритому затылку, массивной позолоченной цепи на запястье и припухшим от алкоголя глазам — типичный браток средней руки.

— Знакомься, Катерина Сергеевна, это — старший оперуполномоченный Скарабеевского ГОМ Иван Биндюжный, — представил его Никита. — Мы тут с ним вдвоем кое-что придумали. Тут лучше всего не мудрствовать, а действовать по аналогии.

Катя посмотрела на Биндюжного, как кролик на удава: если такие милиционеры-сыщики, то какие же, извините, братки? Он пожал ее протянутую руку так осторожно, точно она была стеклянная.

— Наблюдение за квартирой Таураге ведется, — сказал он, хмуро и значительно поглядывая на Катю. — Никуда она не отлучалась за эти дни, даже на телефонные звонки не отвечала. А сегодня вдруг днем приехала в отдел, к нашему начальнику. Просила, чтобы Газарова отпустили, клялась, что он невиновен в смерти ее брата. Алиби даже ему какое-то стала лживое выдумывать. Ну, из отдела ее вежливенько спровадили с этими небылицами: мол, следствие все покажет. Она в Москву вернулась, по улицам бродила. Сейчас она в баре зависла на улице Суворова. Пьет джин с шести часов вечера. Хороша уже в доску. Мужик так не налижется, как эта ваша балерина.

— Она танцовщица профессиональная, по показаниям персонала казино, — сказал Колосов. — В ночных клубах несколько лет назад выступала. Но в «Красном маке» служащие говорят — никогда. По нашей картотеке в проституции не замечена. Это все на нее, к сожалению.

— Что за бар? — поинтересовалась Катя. — Клуб ночной?

— Клубешник, — ответил Биндюжный, — ничего особенного, крутого. Далеко от центра. Просто тихая попойка.

— А как это — действовать по аналогии? — задала Катя новый вопрос. — Что это вы еще придумали?

Биндюжный и Колосов переглянулись, и первый, кашлянув, сказал:

— Я думаю, мы там с тобой, Екатерина Сергеевна, поступим сейчас так...

* * *

Эгле Таураге занимала угловой столик одна.. Бар назывался «Кайо-Коко». Ноги сами принесли ее сюда, потому что раньше она приезжала сюда с Газаровым. А еще раньше, давно, она иногда выступала на здешних вечеринках с латиноамериканскими танцами и здесь же познакомилась с Игорем Салютовым и его младшим братом Филиппом. Они заглядывали в «Кайо-Коко» часто. Иногда вдвоем, иногда с женой Игоря Мариной. Они считались в «Кайо» своими, потому что Игорь Салютов с Плехановского института был дружен с нынешним владельцем клуба. И даже, как поговаривали здесь, через отца помог тому подняться, организовать бизнес и обрести надежных покровителей.

Бар на улице Суворова, ставший со временем клубом, конечно, не мог тягаться с модными питейно-танцевальными гнездами центра Москвы. Но все же это было радушное, гостеприимное место в этом чужом шумном городе. Здесь Эгле знали и помнили, здесь у нее было немало знакомых. Здесь можно было просто сидеть тихо в углу, никому ничего не объясняя, слушать саксофониста на маленькой эстраде и пить, пить. Слава Деве Марии — в кредит.

Эгле поднялась и нетвердой походкой приблизилась к стойке. Бармен сочувственно улыбнулся ей. Она попросила еще один джин-тоник. И тут...

— Да я мог и вообще этого не делать!

— А тебя никто и не просил!

Эгле обернулась. Голоса. И — туман, пепельный, зыбкий перед глазами. Плывет как облако, как сигаретный дым. Но ведь это и есть сигаретный дым.

— Можно подумать, мне все это одному нужно!

— Да мне вообще от тебя ничего не нужно! Ничего! Возле самой эстрады за столиком расположилась парочка. И, кажется, они начали выяснять отношения. Шумно, даже очень. Эгле усмехнулась — надо же, как мы порой... с ним... как это нелепо и смешно, оказывается, выглядит со стороны. Забавно и глупо. Как же глупо...