Умерший рай

Но не менее важной была деятельность студенческих комитетов комсомола, по организации учебного процесса, нормального быта и досуга студентов.

(Увлекшись погружением в прошлое, я незаметно заговорил принятыми когда-то комсомольскими штампами; привычка – вторая натура.)

Нынешняя борьба наркоманами, ведись комсомольскими методами, привела бы к иному результату, нежели та видимость, которую создает милиция.

Ну ладно, насчет наркомании ста процентов не дам, но готов поклясться, что в институте от комсомола польза имелась.

Войдя аспирантом в факультетский комитет, я три года был заместителем секретаря по академической работе.

Третьим согласно табели о рангах. Потому что первым считался сам секретарь, освобожденный и получавший зарплату, а вторым – идеолог.

Но по важности мое направление было именно первым и главным. Комсомол следил за учебой студентов. Подгонял «хвостистов», устраивал проверки на лекциях, обсуждал возможности улучшить процесс.

Сейчас преподаватели поставлены лицом к лицу к студентам. И каждый вынужден проделывать всякие трюки, чтобы заставить учить свой предмет.

В мое время этой проблемы не существовало.

Существовала система академсоветов – курсовых и факультетских – где жестко отслеживалась успеваемость. Каждый отстающий попадал под контроль – и надо сказать, косвенные меры воздействия имели успех.

С комсомолом расставались в двадцать восемь лет. Этот рубеж пришелся на пору моей работы в Башкирском филиале Академии наук СССР. Где комсомольская работа казалась пародией на деятельность. Впрочем, сама система уже умирала.

Потом я перешел в Башкирский государственный университет и стал преподавателем.

То были годы отречения от прошлого. И я сам забыл, как руководил самым факультетским академсоветом, заставляя бездельников учиться.

Вспомнил, начав читать лекции на коммерческом отделении одного из факультетов. Когда в начале сентября ко мне приблизилась большая группа студентов, из которой отделился самый смелый. И, глядя мне в лицо, спокойно спросил: сколько надо заплатить прямо сейчас, чтобы получить экзамены и зачеты за четыре семестра вперед и забыть о существовании моего предмета.

Вот тогда-то я подумал, что старые методы воздействия на не желающих учиться разрушены, а новых не создано. Да их и не может быть в современных условиях.

Так или иначе, я горжусь своим комсомольским прошлым. Поскольку твердо знаю, что личными усилиями заставил дотянуть университет не один десяток слабовольных людей.

Признаюсь вам в еще более страшном грехе.

Я всегда мечтал вступить в КПСС. Потому что, как всякий нормальный молодой мужчина, хотел сделать карьеру и отдавал себе отчет в том, что без партии это невозможно.

Погубил меня факт, что в Ленинграде, где сияли вершины моей комсомольской деятельности, я был иногородним, то есть не имел постоянной прописки. Поскольку гегемоном считался рабочий класс, а интеллигенция именовалась прослойкой, то и партийных мест в институты «выдавалось» – в прямом смысле выдавалось, то есть спускалось из ближайшего райкома – ограниченное количество. Получить место по партийной разнарядке иногороднему студентУ было практически невозможно. Ведь студентКА могла выйти замуж и остаться в Ленинграде. А парень наверняка собирался уехать обратно в свой город. Увезя с собой вожделенное партийное место.

Так я не попал в партию, пока туда стремился.

Вернувшись после аспирантуры в Уфу, я мгновенно и необратимо сгнил в местном болоте. Об этом даже не хочется вспоминать.

Возможно, то было своего рода точкой перехода всей моей судьбы.

Пробейся я в партию в нужный период жизни: пока оставался истинно молодым, не растратившим обаяния, энергии и веры в свои силы – и еще неизвестно, кто сидел бы сейчас в Кремле…

Увы, все это – лишь замки на зыбучем песке времени…

Кроме того, все написанное в этой главе отнюдь не мешает мне свободно крыть в бога душу и богородицу партию, комсомол и все отродье большевистского режима…

Но я не устаю повторять слова, которые приведу здесь и сейчас:

«Нет занятия более бессмысленного, чем искать логику в словах и поступках художника.»

Моя первая женщина

Не подумай, читатель, что воспоминания о поездке в Германию перетекли в сексуальные мемуары.

(Хотя, если честно, и в подобных записках – когда я решусь предать их гласности – найдется немало интересного и даже полезного.)

Просто так совпало, что 1983 – год счастливой поездки в Германию – ознаменовался для меня познанием Величайшей Тайны Бытия.

Причем произошло это за несколько недель до отбытия в Рейх.

И в памяти моей, где далекой, но до сих пор счастливой звездой вспыхивает тот год, все крепко соединилось воедино – моя Германия, моя первая женщина…

Мое приобщение к миру.

Из-за этого совпадения, я предчувствую, мои Германские мемуары – где того потребует фактура, а фактура предстоит богатая…– будут подернуты легким чувственно-эротическим флером.

В чем я не вижу ничего плохого: человек живет лишь до тех пор, пока он способен к сексуальным переживаниям.

Почему все-таки я вспомнил сейчас о своей первой женщине? Да не вспомнил я о ней вовсе; я помню ее всю жизнь.

Общеизвестно, сколь важное значение имеет для женщины первый мужчина.

Одно дело, если это торопливый ровесник с потными руками, думающий лишь о своем удовольствии и оставивший после себя боль и опустошение. Другое, когда им окажется взрослый мужчина – опытный и понимающий великое таинство введения девочки во взрослую жизнь. От самого первого, почти всегда случайного акта может зависеть вся женская судьба.

Не меньшее значение играет и первая женщина в жизни мужчины.

А может быть, даже большее.

Ведь от девочки в первый раз требуется, чтобы она расслабилась и не думала о плохом. А мальчишке надо действовать. Но как действовать, если все в первый раз и он ничего не знает. И тычась в смутных догадках, может вызвать презрительную усмешку на устах партнерши. Или даже обидные слова – которые пристанут, как клеймо, и отравят многие последующие годы.

Ведь с точки зрения внутренней психологии мужчина устроен гораздо тоньше, нежели женщина. Любого из нас можно уничтожить несколькими словами, превратив в бессильное существо.