Умирать не профессионально

В общем, получалось, что он на свете не один, имеется компания, притом очень приличная, люди разные, но ни единого подонка, есть с кем годы коротать. Вполне можно считать, что в жизни повезло, могло выйти куда хуже. Повезло, даже не говоря о деньгах, коих несметное количество, хрен их знает, сколько их там. Тоже будет проблема – что с ними делать.

* * *

До Москвы Тимур добрался проходящим, все пять часов просидел в вагоне-ресторане, съел три антрекота, два борща и побеседовал с очень зрелой дамой о пользе временных разлук для прочности брака. Водки не пил и временной разлукой собеседницы не воспользовался: во-первых, решительно не хотелось, во-вторых, банная сумка у ног требовала уважения. Дама похвалила его плечи и поинтересовалась, не спортсмен ли, он ответил, что тренер по кикбоксингу, а еще теннис для поддержания формы. Дама сказала, что обожает смотреть теннис, что ей звонить не надо, сама позвонит, и Тимур продиктовал семь цифр, которые первыми пришли в голову.

Дома он высыпал на кровать содержимое сумки. Бабло следовало пересчитать, но он не стал, и так было видно, что до хрена, одних розовых европейских пятисоток набралось пачек сорок. Если не дурить, можно вообще завязать с работой. А ему очень хотелось с ней завязать. В конце концов, он ее не выбирал, он просто занимался в подвале клуба энергетиков модными боевыми искусствами, за которые в те годы на гражданке сажали, а в армии, в Школе морского резерва, они стали обязаловкой. Он был хороший ученик, на курсе лучший, причем с большим отрывом, что и определило его судьбу. Его учили разным разностям, но это было не главное, главным был бандитский предмет – умение убивать. Убивать дома, на улице, в лесу, в ресторане, в театре, в толпе, в салоне автобуса, на крыше небоскреба, в подвале супермаркета, на пляже, в больнице – вообще, везде, где человек может убить человека. Предмет был бандитский, но бандитов курсанты не уважали: они считались придурками, самоучками, любой Тимуров сокурсник мог без труда завалить троих, а при надобности и пятерых урок, лишь бы у тех не было стволов. Ножи опасным оружием не считались. За профессионализм в работе Тимур себя уважал, но саму работу не любил, охотничьего азарта у него не было никогда. Однако и бросить ее было непросто: ничему иному Тимура никогда не учили.

Запихнув деньги назад сумку, а бумаги в пластиковый пакет, Тимур в отделении Сбербанка, где счета у него не было, арендовал две ячейки: в одну все не влезло бы. Теперь можно было и расслабиться. Долг родине отдал давно, а теперь вот и родина отдала долг ему. Рассчитались! Так что свободен. Сам себе хозяин, и можно без спешки поразмышлять о жизни: чего он, в конце концов, хочет? Однако близкое желание было только одно: позвонить деревянному человечку. Он и позвонил.

– Тимоха! – завопила Буратина. – Слава Богу, живой! Я уж думала, отдал концы с перетраха. Анжелка звонила, говорит, дня на три я его вывела из оборота, а дальше не знаю, может, он у тебя сексуальный маньяк.

Она и дальше что-то говорила, но Тимур слушал плохо: зацепило это «у тебя». Всегда был ничей, а тут вдруг чей-то. Забавно.

– Когда приедешь? – спросил он.

– Когда, когда, – передразнила девчонка, – в восемь сменюсь, в полдевятого буду. Надо же на маньяка посмотреть. Совсем тебя курортные бабы затрахали, или что-то осталось.

– Кому я нужен, – сказал Тимур.

Он сходил в магазин, закупил всякой муры, забить холодильник. Спиртного тоже взял, по два пузыря водяры и красного, не для того, чтобы пить, просто чтобы стояло. Пить было рано, оставалась еще проблема, отвлекаться на которую не хотелось, но и сделать вид, что ее нет, не получалось. Была проблема.

Когда Зятек начал войну, он спланировал операцию подло, но грамотно: полная зачистка, чтобы ни одна волосинка не торчала. И сделал, как хотел, только на Тимуре промахнулся.

Теперь Тимур провел зачистку. Но вот полную ли? Там, на море, пожалуй, достаточную: Росомаху убрал, подстраховщика убрал, самого Зятька убрал, костоломов его убрал, даже ментов, вовлеченных в процесс, убрал. Если кто и остался, так местная шпана, но им мстить выгоды нет, а без выгоды подставлять шкуру за покойника не станут.

Зато в Москве, по крайней мере, одна заноза осталась – дура, сука и минетчица, которая три недели назад от большого ума заказывала Прошке убрать Тимура ножом или трубой. Дура осталась. А Зятьков фонд- контора мутная, кто знает, какая шваль там гнездится и размножается. Контора, в которой произрастают такие бабки, закрыться не может, значит, кто-то должен встать на место Зятька. Скорей всего, начнется борьба за доступ к кассе. И какой-то из претендентов захочет показать, какой он крутой мужик. Вот для него отомстить за дорогого покойника будет карьерная необходимость. И сука минетчица вполне может подсказать, где и как свою крутость продемонстрировать. Вот такой расклад.

Тимур выпил чая, смолотил упаковку дорогой сырокопченой колбасы, которая для него теперь дорогой не была. По всему выходило, что дуру минетчицу надо убирать. А убирать не хотелось. Нахлебался этого добра у моря. Ну, дура, ну, сука – и хрен с ней. Пускай бы жила дальше и делала свои сучьи минеты. Не хотелось убивать! А как не убивать, придумать не получалось.

Генке, что ли, позвонить, подумал Тимур. Но чего звонить? Просить совет бессмысленно, тогда надо все рассказать. А рассказывать нельзя, нельзя взваливать на друга неподъемную кучу собственных проблем. Генка и про приговор Зятьку ничего не знал, это дело касалось их четверых, они решали, а теперь из всей четверки остался один Тимур, обещание выполнено, и если тамошние силовые начальники правильно понимают свой интерес, глубоко копать не станут. И так все ясно: Зятек – жертва, менты герои, уголовное дело возбуждено, преступные элементы объявлены в розыск. Года через полтора обнаружат какой-нибудь труп, и окажется, что именно этот злодейский труп всех и убил. Сложность, однако, в том, что Зятька и телохранителей наверняка привезут хоронить в Москву, а тут слезы, эмоции, и минетчица вполне может нарушить слово, данное уже покойному хозяину. И Зятьковым соратникам ничего не помешает его, Тимура, теплым вечером из трех стволов завалить. А умирать, как справедливо учил Макарыч, не профессионально.

Правда, аргументы у Макарыча были вполне совковые: мол, государство на вас потратилось, и вы теперь есть материальная ценность. С тех пор времени прошло немало, из «материальной ценности» осталась хорошо, если четверть, прочие ушли, редко легкой смертью. И что до государства – хрен ему, государству. Оно-то цело, сыто, и морда в икре. Оно прилетало на день-другой, устраивало смотр, пило с начальством и убывало домой с большими чемоданами. Кто из чиновников погиб? Два больших генерала грохнулись на вертолете, когда летели пострелять горных козлов. У государства своя жизнь, свой расчет, свой навар с чужой крови. Государство – это Зятек, замполит по героину.

Но в главном Макарыч был прав: умирать не профессионально. Мужик – тоже профессия. Кто-то ведь должен детей кормить, глупых баб защищать, стариков прикрывать от болезней и нищеты. И умирать мужику отчасти даже подло. Кто заменит? Государство? Вот он, Тимур, сковырнись сейчас – и что? Допустим, стариков нет, ушли. Дети? Официально нет, а по сути, скорей всего, есть, хрен их знает, может, и растут где-то в экзотических странах, и вряд ли Тимуру когда-нибудь сообщат, какого они цвета и на кого смахивают волосом и глазом. Но все равно есть люди, которые вправе на него рассчитывать. Выполни он свой мужицкий долг чуток раньше, убери Зятька не в июле, а, например, в мае, Лешка был бы сейчас жив, а если умер, то не от блядской Веркиной пули. А деревянный человечек? Живет себе, и ведать не ведает, что связалась с мужиком, рядом с которым каждый час вполне может рвануть или загореться.

Короче, по всему выходило, что дуру и суку надо убирать. Причем срочно.

Суке, однако, повезло: Тимуру вдруг пришел на ум способ, как ее спасти. По крайней мере, дать шанс.

Прослушка возникнуть еще не могла, для нее было рано. Но береженого Бог бережет. Поэтому Тимур на метро доехал до Лужников и там, найдя закуток потише, с Зятькова мобильника набрал Эльку, которая в привилегированных контактах как раз и была обозначена как «Элька». Она мгновенно отозвалась:

– Левчик?

И, правда, минетчица.

Выждав паузу, Тимур в лоб спросил:

– Жить хочешь?

– Это кто говорит? – не сразу произнесла она суховатым служебным тоном, в котором, однако, чуть заметно позванивала тревога.

– Не важно, кто, – сказал Тимур, – считай, товарищ по несчастью. Что, новость еще не дошла?

– Какая новость? – теперь в голосе был страх.

– Нет больше Левчика, – угрюмо проговорил Тимур, – и мужиков его нет. Всех замочили, один я ушел. А ты на очереди. Вот я и спрашиваю: жить хочешь?

– Но этого не может быть, – почти крикнула она, – в фонде бы знали!