Умозрение в красках

V

Въ заключеніе позвольте вернуться къ тому, съ чего мы начали. — Въ начал этой бесды я сказалъ, что вопросъ о смысл жизни, будучи по существу однимъ и тмъ же во вс вка, съ особою рзкостью ставится именно въ т дни, когда обнажается до дна безсмысленная суета и нестерпимая мука нашей жизни.

Вся русская иконопись представляетъ собой откликъ на эту безпредльную скорбь существованія— ту самую, которая выразилась въ евангельскихъ словахъ: «душа моя скорбитъ смертельно». Только теперь, въ дни міровой войны, мы почувствовали весь ужасъ этой скорби; но по этому самому именно теперь боле, чмъ когда-либо, мы въ состояніи понять захватывающую жизненную драму иконы. Только теперь намъ начинаетъ открываться и ея радость, потому что теперь, посл всего того, что мы перетерпли, — мы жить не можемъ безъ этой радости. Мы почувствовали, наконецъ, какъ она глубоко выстрадана, сколько видла икона многовковыхъ терзаній души народной, сколько слезъ передъ нею пролито и какъ властно звучитъ ея отвтъ на эти слезы.

Въ начал этой осени у насъ творилось что-то въ род свтопреставленія. Вражеское нашествіе надвигалось съ быстротой грозовой тучи и милліоны голодныхъ бженцевъ, переселявшихся на востокъ, заставляли вспоминать евангельскія изреченія о послднихъ дняхъ. «Горе же беременнымъ и питающимъ сосцами въ т дни; молитесь, чтобы не случилось бгство ваше зимою… ибо тогда будетъ великая скорбь, какой не было отъ начала міра и не будетъ» (Мат. XXIV, 19–21). Тогда, какъ и теперь, въ дни зимней нашей скорби, мы испытываемъ что-то близкое къ тому, что переживала древняя Русь въ дни татарскаго нашествія. И что же мы видимъ въ результат! Нмая въ теченіе многихъ вковъ икона заговорила съ нами снова тмъ самымъ языкомъ, какимъ она говорила съ отдаленными нашими предками.

Въ конц августа у насъ совершались всенародныя моленія о побдоносномъ окончаніи войны. Подъ вліяніемъ тревоги, охватившей нашу деревню, притокъ молящихся былъ исключительно великъ и настроеніе ихъ было необычайно приподнято. Въ Калужской губерніи, гд я въ то время находился, ходили среди крестьянъ слухи, будто самъ Тихонъ преподобный — наиболе чтимый мстный святой, ушелъ изъ своей раки и бженцемъ странствуетъ по русской земл. И вотъ я помню, какъ въ то время на моихъ глазахъ цлая церковь, переполненная молящимися, хоромъ пла богородичный молебенъ. При словахъ «не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды» многіе плакали. Вся толпа разомъ рушилась къ ногамъ Богоматери. Мц никогда не приходилось ощущать въ многолюдныхъ молитвенныхъ собраніяхъ той напряженной силы чувства, которая вкладывалась тогда въ эти слова. Вс эти крестьяне, которые видли бженцевъ и сами помышляли о возможности нищеты, голодной смерти и объ ужас зимняго бгства, несомннно, такъ и чувствовали, что безъ заступленія Владычицы не миновать имъ гибели.

Это и есть то настроеніе, которымъ создавался древне-русскій храмъ. Имъ жила и ему отвчала икона. Ея символическій языкъ непонятенъ сытой плоти, недоступенъ сердцу, полному мечтой о матеріальномъ благополучіи. Но онъ становится жизнью, когда рушится эта мечта, и у людей разверзается бездна подъ ногами. Тогда намъ нужно чувствовать незыблемую точку опоры надъ бездной: намъ необходимо ощущать это недвижное спокойствіе святыни надъ нашими страданіемъ и скорбью; а радостное виднье собора всей твари надъ кровавымъ хаосомъ нашего существованія становится нашимъ хлбомъ насущнымъ. Намъ нужно достоврно знать, что зврь не есть все во всемъ въ мір, что надъ его царствомъ есть иной законъ жизни, который восторжествуетъ.

Вотъ почему въ эти скорбные дни оживаютъ т древнія краски, въ которыхъ когда-то наши предки воплотили вчное содержаніе. Мы снова чувствуемъ въ себ ту силу, которая въ старину выпирала изъ земли златоверхніе храмы и зажигала огненные языки надъ плннымъ космосомъ. Дйственность этой силы въ древней Руси объясняется именно тмъ, что у насъ въ старину «дни тяжкихъ испытаній» были, общимъ правиломъ, а дни благополучія — сравнительно рдкимъ исключеніемъ. Тогда опасность «раствориться въ хаос», т. е., попросту говоря, быть съденнымъ живьемъ сосдями, была для русскаго народа повседневной и ежечасной.

И вотъ теперь, посл многихъ вковъ, хаосъ опять стучится въ наши двери. Опасность для Россіи и для всего міра — тмъ больше, что современный хаосъ осложненъ и даже какъ бы освященъ культурой. Дикія орды, терзавшія древнюю Русь, — печенги, половцы и татары — не думали о «культур», а потому руководствовались не принципами, а инстинктами, Они убивали, грабили и истребляли другіе народы, чтобы добыть себ пищу совершенно такъ же, какъ коршунъ истребляетъ свою добычу: они осуществляли біологическій законъ наивно, непосредственно, даже не подозрвая, что надъ этимъ закономъ звриной жизни есть какая-либо другая, высшая норма. Совершенно иное мы видимъ теперь въ стан нашихъ враговъ. Здсь біологизмъ сознательно возводится въ принципъ, утверждается какъ то, что должно господствовать въ мір. Всякое ограниченіе права кровавой расправы съ другими народами во имя какого-либо высшаго начала сознательно отметается какъ сентиментальность и ложь. Это — уже нчто большее, чмъ жизнь по образу звриному: здсь мы имемъ прямое поклоненіе этому образу, принципіальное подавленіе въ себ человколюбія и жалости ради него. Торжество такого образа мыслей въ мір сулитъ человчеству нчто гораздо худшее, чмъ татарщина. — Это — неслыханное отъ начала міра порабощеніе духа — озврніе, возведенное въ принципъ и въ систему, отреченіе отъ всего того человчнаго, что досел было и есть въ человческой культур. Окончательное торжество этого начала можетъ повести къ поголовному истребленію цлыхъ народовъ, потому что другимъ народамъ понадобятся ихъ земли.

Этимъ измряется значеніе той великой борьбы, которую мы ведемъ. Рчь идетъ не только о сохраненіи нашей цлости и независимости, а о спасеніи всего человческаго, что есть въ человк, о сохраненіи самаго смысла человческой жизни противъ надвигающагося хаоса и безсмыслицы. Та духовная борьба, которую намъ придется еще выдержать, неизмримо важне и трудне той вооруженной борьбы, которая теперь заставляетъ насъ истекать кровью. Человкъ не можетъ оставаться только человкомъ: онъ долженъ или подняться надъ собой или упасть въ бездну, вырости или въ Бога или въ звря. Въ настоящій историческій моментъ человчество стоитъ на перепуть. Оно должно окончательно опредлиться въ ту или другую сторону. Что же побдитъ въ немъ, — культурный зологизмъ или то «сердце милующее», которое горитъ любовью ко всей твари? Чмъ надлежитъ быть вселенной, — звринцемъ или храмомъ?

Самая постановка этого вопроса преисполняетъ сердце глубокой врой въ Россію, потому что мы знаемъ, въ которомъ изъ этихъ двухъ началъ она почувствовала свое національное призваніе, которое изъ этихъ двухъ жизнепониманій выразилось въ лучшихъ созданіяхъ ея народнаго генія. Русская религіозная архитектура и русская иконопись, безъ сомннія, принадлежатъ къ числу этихъ лучшихъ созданій. Здсь наша народная душа явила самое прекрасное и самое интимное, что въ ней есть — ту прозрачную глубину религіознаго вдохновенія, которая впослдствіи явилась міру и въ классическихъ произведеніяхъ русской литературы. Достоевскій сказалъ, что «красота спасетъ міръ». Развивая ту же мысль, Соловьевъ возвстилъ идеалъ «теургическаго искусства». Когда слова эти были сказаны, Россія еще не знала, какими художественными сокровищами она обладаетъ. Теургическое искусство у насъ уже было. Наши иконописцы видли эту красоту, которою спасется, міръ, и увковчили ее въ краскахъ. И самая мысль о цлящей сил красоты давно уже живетъ въ иде явленной и чудотворной иконы! Среди той многотрудной борьбы, которую мы ведемъ, среди безконечной скорби, которую мы испытываемъ, да послужитъ намъ эта сила источникомъ утшенія и бодрости. Будемъ же утверждать и любить эту красоту! Въ ней воплотился тотъ смыслъ жизни, который не погибнетъ. Не погибнетъ и тотъ народъ, который съ этимъ смысломъ свяжетъ свои судьбы. Онъ нуженъ вселенной для того, чтобы сломить господство звря и освободить человчество отъ тяжкаго плна.

Этимъ разршается одно кажущееся противорчіе. Иконописный идеалъ есть всеобщій миръ всей твари: дозволительно ли съ этимъ идеаломъ связывать нашу человческую мечту о побд одного народа надъ другимъ? На этотъ вопросъ въ русской исторіи неоднократно давался ясный и недвусмысленный отвтъ. Въ древней Руси не было боле пламеннаго поборника идеи вселенскаго мира, чмъ св. Сергій, для котораго храмъ Св. Троицы, имъ сооруженный, выражалъ собою мысль о преодолніи ненавистнаго раздленія міра; и, однако, тотъ же св. Сергій благословилъ Дмитрія Донского на брань, а вокругъ его обители собралась и выросла могучая русская государственность! Икона возвщаетъ конецъ войны! И, однако, съ незапамятныхъ временъ у насъ иконы предносились передъ войсками и воодушевляли на побду.

Чтобы понять, какъ разршается это кажущееся противорчіе, достаточно задаться однимъ простымъ жизненнымъ вопросомъ. Могъ ли св. Сергій допустить мысль объ оскверненіи церквей татарами? Можемъ ли и мы теперь допустить превращеніе новгородскихъ храмовъ или кіевскихъ святынь въ нмецкія конюшни? Еще мене возможно, разумется, примириться съ мыслью о поголовномъ истребленіи цлыхъ народовъ или о поголовномъ изнасилованіи всхъ женщинъ въ той или другой стран. Религіозный идеалъ иконы не былъ бы правдою, если бы онъ освящалъ неправду непротивленства; къ счастью, однако, эта неправда не иметъ ничего съ нимъ общаго и даже прямо противорчитъ его духу. Когда св. Сергій утверждаетъ мысль о грядущемъ собор всей твари надъ міромъ и тутъ же благословляетъ на брань въ мір, между этими двумя актами нтъ противорчія, потому что миръ преображенной твари въ вчномъ поко Творца и наша здшняя брань противъ темныхъ силъ, задерживающихъ осуществленіе этого мира — совершаются въ различныхъ планахъ бытія. Эта святая брань не только не нарушаетъ тотъ вчный миръ, — она готовитъ его наступленіе.

Въ Апокалипсис есть говорящій образъ: тамъ говорится о сатан, до времени посаженномъ на цпь, чтобы онъ не соблазнялъ народы. Именно въ этомъ образ мы найдемъ отвтъ на наши сомннія. Если грядущая вселенная должна быть храмомъ, изъ этого не слдуетъ, конечно, чтобы у преддверія этого храма бсъ могъ утвердить свое царство! Если царство сатаны въ нашей здшней дйствительности не можетъ быть совершенно уничтожено, то оно должно быть, по крайней мр, ограничено, сковано цпями; пока оно не побждено окончательно изнутри Духомъ Божіимъ, оно должно быть сдержано вншней силой. Иначе оно смететъ съ лица земли всякіе храмы и постарается истребить въ человк самое подобіе человка. Отсутствіе сопротивленія будетъ источникомъ великаго соблазна для народовъ!