Унэлдок

– Скажу так, – белобрысый перекинул ключик из руки в руку. – Если хочешь жить, делай всё, что тебе скажут. Понял? Всё! Скажут самому себе глаза вилкой выколоть, выкалывай! Но ты не бзди. Такое тут вряд ли попросят, это я для примера. Понял?! Вот с этой самой минуты просто забудь, что было в твоей жизни раньше и учись жить по новым правилам. И тогда…

Он встал.

– Тогда у тебя всё будет более-менее хорошо. Может даже, более, чем ты способен себе представить.

Он обошёл Славку и начал размыкать замки наручников. Потом, приказав оставаться на месте, отошёл к двери и только тогда разрешил подняться на ноги.

– Спать будешь вон на той кровати, что у стола. Одежду и еду тебе скоро принесут. Побудешь здесь, пока тебя не осмотрит врач. Всё понял?

Славка никак не отреагировал.

Встал, молча начал растирать запястья и вздрогнул, когда его пальцы не встретили привычной плотности браслета. И опять накатил страх. А за ним и злость.

– Эй! – окрикнул «спортсмен». – Если тебя спрашивают, надо отвечать!

Если это всего-навсего игра, то её можно закончить раньше, чем планировали сценаристы. Достаточно нарушить чистоту эксперимента, дать понять, что он догадался о своей роли. Главной роли. Кто захочет смотреть шоу, в котором актёр, по сценарию обязанный оставаться в неведении, окажется осведомлённым обо всём, что происходит?

– А я спросить могу? – обернулся Славка.

– Ну спроси.

– А твой удок, где он? Ты его, как и мой, выкинул куда-то или в гримёрке забыл?

– Старый удок у меня забрали, – спокойно ответил белобрысый. – Новый выдали.

– Да? И где же он?

– На мне, – Аркаша похлопал себя по бедру.

Славка непонимающе посмотрел на ногу блондинчика и вдруг заметил то, на что до этого не обращал внимания – черную пластиковую полоску, охватывающую Аркашину щиколотку.

Чёрный носят только госбесы! Но уж точно не на ноге! Всё это было так странно и неожиданно, что Славка не нашёлся что сказать. А Аркаша, усмехнулся и вышел, заперев за собой дверь. Было слышно, как он быстро уходит по шахматной дорожке, щёлкая задниками своих модных шлёпок.

**

Большая вытянутая комната обстановкой напоминала номер в не самой плохой пригородной гостинице для «синих». Вдоль стен стояли четыре аккуратно заправленные панцирные кровати – две с одной стороны (под окнами) и две с другой. В дальнем конце комнаты в правом углу расположился небольшой квадратный стол под клетчатой клеёнкой. Над столом висела открытая металлическая посудная полка с несколькими разномастными тарелками и чашками. В углу напротив у стены стояла широкая деревянная тумба с электросамоваром на жестяном подносе, а рядом с тумбой – маленький холодильник. Дощатый лакированный пол, оштукатуренные бледно-зелёные стены, лампочка под плетёным тряпичным абажуром, запах чеснока и пригоревшего подсолнечного масла. Комната заканчивалась светло-коричневой дверью, ведущей ещё куда-то…

Ничего особенного. Но всё же это было намного лучше, чем барак на сорок человек, в котором жили «белые» артельщики. И как бы ни старались устроители шоу поместить Славку в самые ничтожные условия, у них это не получилось.

Он снова осмотрелся по сторонам, чувствуя на себе взгляд невидимого враждебного ока.

– Найдите другого на эту роль! – выкрикнул он в тишину.

В старых застиранных трусах, перепачканный подсохшим илом, со взъерошенными волосами и распухшей губой – представив себе, как он выглядит со стороны, точнее даже не со стороны, а с больших экранов дорогих телевизоров, Славка невесело усмехнулся – экое зрелище! – и стал искать, во что можно одеться.

Возле входной двери к стене была прибита грубая деревянная вешалка, на которой одиноко висела брезентовка защитного цвета. Под вешалкой на аккуратно расстеленной тряпке стояла пара резиновых сапог и оцинкованное ведро с торчащей из него ручкой веника. С другой стороны от двери всё пространство до самой стены занимал старый лакированный шкаф.

Славка прошлёпал к шкафу, но дверцы оказались запертыми. Пришлось довольствоваться прорезиненной брезентовкой, облачившись в которую, он почувствовал себя немного уверенней.

Вместе с уверенностью начали просыпаться и другие чувства.

В животе тоскливым протяжным урчанием отозвался голод. Славка решительно направился к холодильнику, но к его разочарованию холодильник тоже оказался под замком. В тумбе он обнаружил пакет муки, несколько жестяных банок с различными крупами и две пачки макарон. Зато на столе стояла стеклянная сахарница, в которой лежало несколько кусков колотого сахара. Славка выудил большой угловатый отломок, выдвинул из-под стола табурет и сел «ужинать».

Он вгрызался в твёрдый как камень сырец и гадал: что ждёт его дальше? Как долго планируют его держать тут? А если его за прогул выгонят с работы? Или они заранее договорились с жар Бандуриным, что «арендуют» одного из его работников? И как ему вернут потом унэлдок, если его разорвали и выбросили в воду? Впрочем, «светлые» могут всё. В буквальном смысле.

«В том числе и захотеть иметь рабов, – шепнула беспокойная мысль. – Настоящих рабов».

– Херня! – пробормотал Славка и замотал головой, чтобы вытряхнуть этот назойливый голосок.

Глотая сладкую слюну, он не переставал осматриваться, пытаясь определить, где могут быть спрятаны камеры. Над одной из кроватей он увидел плакат, да и не плакат даже, а аккуратно вырванный из какого-то глянцевого журнала листок, на котором красовался Борис Ермак – Золотой Голос России, многократный Певец Года, Господарь Ушей Услада, Король Эстрады и как только ещё его не называли и какими титулами не награждали.

Вся страна сходила по Ермаку с ума. Хотя правильней было бы сказать – всю страну сводили с ума Ермаком. Он был повсюду: на афишах, рекламных стендах, на упаковках продуктов, на обложках журналов – везде. На каждом углу продавались футболки и значки с его изображением. «Купил колпак, и там Ермак» – народные поговорки не врут. Вот и здесь, в практически пустой комнате, нашлось ему место. И, конечно же, не просто так, догадался Славка. Министерство культуры, которое всячески поддерживало популярность Ермака, не упустило возможности прорекламировать своего протеже в очередном шоу. В конце концов, «светлые» тоже души в нём не чают.

На картинке Ермак был в одном из своих излюбленных сценических костюмов – светло-голубом, густо обшитом золотыми и серебряными блёстками. Он стоял, отведя одну руку в сторону и запрокинув голову, сладострастно прикрыв глаза, вскинув руку с микрофоном так, что казалось, будто это не микрофон, а маленькая серебристая бутылочка, из которой он вливает в свой широко раскрытый накрашенный рот что-то необыкновенно вкусное.

В животе у Славки снова заурчало. Но теперь протест кишок сопровождался острой болью. Держась за живот, он сполз с табуретки и направился к коричневой двери, страстно желая, чтобы за ней оказалась уборная.