Унесенные войной

— Я жду ребенка, — сказала она.

И тут же добавила, будто боясь, что потом не найдет сил выразить свою решимость:

— Я не буду его рожать.

Шарль распахнул глаза, переменился в лице, затем, чтобы не выдать своего смущения — как подумалось ей, — обнял ее.

— Ты уверена в этом? — прошептал он ей на ухо.

— Абсолютно уверена.

Матильда немного пожалела, что говорила таким равнодушным голосом с металлическим звоном, жесткость которого поразила их обоих. Шарль тихонько отстранился от нее, изобразил улыбку и сказал:

— Это может быть девочка.

— Нет, — сказала она, — ни мальчик ни девочка.

— Подожди, нельзя так говорить.

— Почему?

Он обеспокоенно пробормотал:

— Мы бы могли…

— Я бы не могла, — оборвала она его.

Он был поражен. Больше не глядя на жену, он отвел ее в квартиру, будто обсуждать это в школьном классе считал святотатством. Во всяком случае, ей так показалось, что привело ее только в большее оцепенение. Шарль усадил жену в кухне, лицом к себе, снова улыбнулся и мягко сказал:

— Не бойся, я буду рядом, и мы не настолько стары, чтобы отказываться от нежданного подарка.

— Я не хочу, — сказала она.

— Но почему?

— Потому что. Это касается только меня.

— Меня тоже немного касается, ты так не думаешь?

— Именно поэтому я и говорю с тобой. Но я могла принять решение и сама, и ты бы ничего не узнал.

Шарль глядел на нее, будто впервые видел.

— Но что ты такое говоришь? — пробормотал он.

— Ты же прекрасно слышал.

Он вздохнул, немного подумал и вновь заговорил:

— Ты привыкнешь, вот увидишь.

— Нет.

Шарль вновь задумался, сдвинул брови, нахмурил лоб и добавил:

— Этого нельзя делать.

— Почему?

— Потому что, потому что… ты знаешь почему.

— Нет, не понимаю.

— Потому что это нехорошо.

— Нехорошо для кого? И кто решает, хорошо это или нет?

Он пробормотал смущенно:

— Ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Нет. Совсем не понимаю.

Матильда еще раз осознала, что в их воспитании — огромная разница. Она была воспитана в женских нерелигиозных школах, он же — сын крестьян, получивший образование в рамках определенной религии, как и все, кто жил в непосредственной близости от земли. Матильда не была верующей, но у ее мужа образование не совсем искоренило идеи, поведение, мораль, свойственные Алоизе и Франсуа, его родителям. Во всяком случае, не до конца искоренило. Матильда уже не раз в этом не без удивления убеждалась.

— И что ты будешь делать? — спросил Шарль тоном, который совершенно не пришелся ей по душе.

— Сделаю то, что понадобится.

Он вздохнул, пробормотал:

— Подумай еще.

— Я уже почти месяц думаю, каждый день и каждую ночь.

— Это может быть опасно.

— Это я тоже знаю.

Он поднял руку, хотел погладить ее по голове, но она отстранилась, изобразив подобие улыбки.

— Нет, — сказала Матильда. — Прошу тебя.

Он вышел, направился в класс, а к ней вновь вернулось ощущение одиночества, захлестывавшее ее уже в течение нескольких недель. Ей мог помочь только один человек — мать, которая однажды и сама столкнулась с подобной проблемой. Она должна была знать, к кому можно обратиться, что нужно сделать. Матильда решила поехать навестить ее, как только позволит случай, в воскресенье, например, потому что Пьер еще не вернется из Тюля. С этого момента ей казалось, что она уже справилась с самой большой сложностью, но она и понятия тогда не имела, сколько еще важных решений ей предстоит принять в жизни.

13

Наступил 1962 год, лето уже давало о себе знать. Матиджа потрескивала под солнцем, но обычная прохлада этого времени года никуда не ушла, и Матье всегда любил весну больше всего. Но вставая этим утром и оглядывая имение, где уже стали пробиваться из земли первые цветы, Матье думал, будут ли все весны, которые он встретит в другом месте, такими же прекрасными. Он собирался уезжать, и уже навсегда. Бой был проигран. Несмотря на все меры предосторожности, однажды ночью в декабре прошлого года Роже и Симона, попав в засаду на дороге между Буфариком и их имением, были убиты. Недавно были подписаны Эвианские соглашения [11] .

11

Эвианские соглашения, заключенные в 1962 году правительством Франции и Временным правительством Алжирской республики, дали Алжиру право самоопределения. (Примеч. пер.)

То, что Матье предчувствовал уже давно, произошло. В этом месте больше нечего было делать европейским колонизаторам, им осталось выбирать между чемоданами и гробом, несмотря на распоряжения и соглашения, подписанные французским правительством и временным правительством Республики Алжир, предусматривающие, что исполнительный комитет под управлением Кристиана Фуше обязуется гарантировать порядок.

Никто не мог забыть происшедшего: убийств, умерщвлений, бомб, пыток, мести, увечий — всего списка ужасов, сопровождавшего это жестокое недоразумение между двумя народами, каждый из которых с одинаковой силой любил эти земли. Но уже давно разрыв отношений стал необратимым и непоправимым. Арабы начали уезжать.

В январе Матье отослал жену и сына в центр региона с целью найти там небольшое имение с виноградниками, похожее на то, которое было у них в Алжире. Он легко убедил Марианну, которая после смерти брата и его жены больше не могла спать, дрожала и плакала днем, но на Мартина пришлось потратить больше времени: он хотел оставаться с отцом до конца. Матье объяснил ему, что нужно вывезти из Алжира его небольшие денежные сбережения, а самое главное — нельзя рисковать и оставлять Марианну одну, если вдруг здесь что-нибудь произойдет.

— Тогда почему бы тебе не уехать с нами?

— Потому что нам там многое понадобится, и я хочу попытаться продать как можно больше вещей, хотя бы инструменты и мебель.

— Уезжай с ней, я попробую все продать. Потом я к вам присоединюсь.

— Послушай, малыш, — отвечал ему Матье, — мне сейчас шестьдесят восемь лет, а тебе — двадцать один. Твоей матери нужен кто-то, кто мог бы работать, помогать ей жить. Ты с этим справишься лучше, чем я, и главное, ты сможешь это делать дольше.

— Ты ничего не выручишь здесь за наше имущество.

— Это еще неизвестно. Может, кто-то хочет остаться и с удовольствием воспользуется дешевизной.

— Ты прекрасно знаешь, что вряд ли.

— Нужно попробовать.

Мартин и мать уехали. Матье отвез их в Алжир с двумя чемоданами, один из них содержал все заработанные их трудом сбережения на жизнь, а именно тридцать тысяч франков. Сам же он быстро понял, что напрасно остался. Арабов охватило всеобщее безумие, они уезжали и бросали все: дома, сельскохозяйственные машины, земли, в которые вложили столько непосильного труда. Некоторые семьи жили здесь уже в третьем поколении. Матье знал, что одному оставаться в Аб Дая ему было опасно. Ночью он почти не спал, держал ружье возле себя. Но он понимал, что едва ли успеет им воспользоваться одной рукой. Тогда чем покоряла его эта опустевшая Матиджа? Чего он искал? Хотел последний раз оглядеть свое имение? Он даже этого не мог сделать. Это было бы самоубийством. Нет, что он действительно не хотел оставлять, так это могилу своего сына Виктора, родившегося и умершего на этой земле, которую он, Матье, несомненно покидал навсегда. Эта мысль причиняла ему огромные страдания. Матье любил своего сына больше всего на свете, и ему казалось, что так он его предает, оставляет одного во враждебной стране, без помощи, без защиты, ведь сам Виктор не мог себя защитить.

И все же пора было уезжать. Мартин с Марианной нуждались в нем. Там, во Франции, по-прежнему была Люси, с ней можно было поговорить о Праделе, вернуться в Пюльубьер, отыскать детей Франсуа, восстановить связи с теми, кто принадлежал к его семье, и таким образом замкнуть круг своей жизни.

Матье даже не знал, какой был день. Наверное, воскресенье. Руководствуясь инстинктом самосохранения, он принял меры предосторожности и оставил достаточно бензина, чтобы при необходимости хватило до Алжира, а в бумажнике он хранил билет, купленный вместе с Мартином и Марианной. Однако что-то еще держало его тут. Он хотел в последний раз сходить на могилу Виктора, возле виноградников, которые они с огромными усилиями пересаживали вместе с Роже.