Унгерн: Демон монгольских степей

— Вот это верно. Блестящая мысль, господин сотник. Иначе из наших казаков в Карпатских горах стоящей пехоты никак не получится...

Во врангелевской бригаде, а потом и во всей Уссурийской казачьей дивизии все были немало удивлены двум последовавшим друг за другом боевым приказам. В них предписывалось казакам и драгунам отправить строевых коней вниз с гор, в долину под присмотром выделенных коноводов. То есть по чьей-то малопонятной мысли спешивалась делая казачья дивизия, чьи бойцы пешему строю и бою (кроме драгун) никогда специально не обучались.

Казаки отсылали своих любимых коней с большой неохотой. Этой осенью они не жалели сил и времени, отрывая зачастую не одни час от сна на поиск охапки пожелтевшей травы, чтобы поддержать силы своих скакунов. О том, что те уже давно оголодали, говорили молчаливо грустные глаза степных коней. И люди понимали, что говорится, «без лишних слов», отдавая своему боевому товарищу последнюю хлебную корку.

В долинах можно было найти и сено, и овёс. И на худой конец — обыкновенную солому на не везде убранных полях крестьян австрийской Галиции. Тех галичан, которые большей частью воевали в рядах австрийской армии против россиян. Да и к тому же, в тылах имелись немалые запасы фуражного зерна.

Сотник фон Унгерн оказался прав в определении слабого места казачьей психологии. После отправки конского состава полков (лошади остались только у командных лиц, разведки и обоза) нерчинцы перестали с гор «оглядываться» на сотенные коновязи. Теперь вся забота сводилась к войне. Люди даже как-то повеселели, словно скинули с плеч немалый груз личных забот.

Полковые, сотенные начальники, командир бригады полковник барон Врангель уже через день-два после увешивания казаков стали убеждаться в правильности принятого решения. Теперь казаки сами рвались вперёд, изощрённо выискивали новые приёмы войны среди поросших листвянником Карпатских гор. И побед, пусть пока и малых, стало больше. Но когда они складывались в итоговое боевое донесение за прошедшие в штабе Уссурийской казачьей дивизии, то оперативники в штабе генерала от кавалерии Брусилова докладывали следующее:

— Боевая активность Уссурийской казачьей дивизии стала для войск примерной. За прошедшие сутки взяты такие-то и такие-то высоты в секторе...

— А что с конями внизу?

— Начальник тыла их армии докладывает, что лошади дивизии обеспечены фуражом по установленным нормам. И сейчас восстанавливают прежние силы...

Сотник Унгерн-Штернберг стал у себя в 1-м Нерчинском «спешенном» полку забайкальцев одним из инициаторов ведения боя в горах по новой тактике. Суть её состояла в следующем. В ночном бою казаки пробивались на горную вершину и закреплялись на ней. Это могла быть и сотня, и полусотня, и просто десяток казаков во главе с урядником. И сразу же горная вершина превращалась в маленькую крепость.

Неприятель скоро убедился в том, что казачья пограничная стража с берегов Аргуни и Амура умеет метод Стрелять из винтовок-трёхлинеек. Словно на степной охоте за осторожными и кровожадными волками или на охоте в забайкальской тайге за кабанами и прочим зверьем. С вершин засевшие казаки стреляли расчётливо, выцеливая врага только для того, чтобы сразить его с первого выстрела. И патроны берегли, и на баварцев с венграми страх нагоняли.

Таким образом нерчинцы, амурцы, уссурийцы я драгуны безномерного Приморского полка продвигались всё выше в горы, подбираясь к карпатским перевалам. Скоро 1-й Нерчинский казачий полк подступил к одному из них, не имевшему на карте собственного названия. Поэтому его для донесений окрестили Безымянным казачьим. Разведать в ночь неприятельские позиции на перевале было приказано сотне барона Унгерна.

Сотник под вечер собрал у себя офицеров и старших урядников. Ткнув пальцем в сторону перевала, который на закате солнца едва угадывался за деревьями, сказал:

— Завтра будем брать перевал. Командир полка приказал нашим охотникам разведать, кто его защищает. Что там есть из пулемётов и пушек.

— Господин барон. Какой взвод назначается в разведку?

— Никакой. Кликнуть охотников. Выбирать десяток из них буду я сам.

— А кого назначаете старшим в ночной разведке?

— Охотников поведу самолично. Мне не привыкать в горах...

Команда разведчиков, подобранная из бывалых, хорошо знакомых сотнику казаков, отправилась к перевалу ещё в вечерних сумерках. Время Унгерном было выбрано удачно: на фоне догорающего неба охотники высмотрели немало часовых на перевале и даже выдвинутый по тропе вниз боевой дозор с пулемётом. Дозорные залегли в небольшой яме у тропы, замаскировав «максим» в кустарнике. Они держались самонадеянно, эти альпийские баварцы, большая половина дозора из шести человек во главе с унтер-офицером улеглась спать на дне ямы, закутавшись поплотнее в шинели.

Двое пехотинцев-баварцев из ландверного полка, что остались бодрствовать у пулемёта, тоже задремали, убаюканные ночной лесной тишиной. Ранее они воевали в Альпах с итальянцами, чьи стрелки немало заботились о комфортности жизни на войне. По крайней мере, итальянцы ночные гадости ни германцам, ни австрийцам не устраивали. Но «проза войны» в Карпатах оказалась совсем иной.

Баварцы не замечали, что в какой-то сотне-другой шагов от них за дозором наблюдают люди в малоприметных в ночных сумерках чёрных лохматых папахах. Охотники действительно потратили не один час, чтобы окончательно убедиться, что второго боевого дозора неприятель вдоль тропы не выставил.

Только после этого сотник, пошептавшись с урядниками, приказал разведке разделиться. Тройке казаков приказывалось бесшумно снять пулемётчиков. Остальным — перебить тех, кто устроился на ночлег в яме. И взять языка, желательно в офицерских или унтер-офицерских погонах. Казаки разделились и стали бесшумно заползать в тыл баварцам. Когда всем стало ясно, что они вышли на цель, один из нерчинцев тихонько присвистнул, как ночная птица.

Боевой дозор так и не проснулся. Связанный конной уздечкой унтер-офицер баварцев ошалело водил глазами по сторонам, издавая какие-то звуки через кляп во рту. Унгерн приказал ползком тащить его вниз, забрать оружие дозорных, а самое главное — «максим» с несколькими пулемётными лентами в коробках. Команда охотников, не наделав в ночи шума, удачно вернулась с ценной добычей.

Пленного допрашивал сам сотник, для которого немецкий язык был вторым родным после русского. Баварец оказался крайне удивлён, когда на немецком языке, правда с каким-то акцентом, его стал допрашивать русский офицер, звёзды на погонах которого говорили о капитанском чине:

— Ваше звание?

— Старший унтер-офицер, господин капитан.

— Какого полка? Его номер. И откуда он прибыл на Восточный фронт?

— Баварский ландверный. Такой-то номер. Раньше воевал в Альпах напротив Трентино.

— Давно прибыли в Карпаты?

— Две недели назад, господин капитан.

— Состав полка вам известен?

— Да. Он штатного состава. По пути в городе Аугсбурге его пополнили до штата запасниками-баварцами.

— Пулемётов много в полку?

— По четыре «максима» на каждую роту, господин капитан.

— Кто обороняет перевал?

— Одни батальон, в котором я служил. Мои документы перед вами. И ещё сапёрный взвод из венгров.

— Артиллерия на перевале есть?