Уникум Потеряева

Семейство растолкалось по сторонам, освобождая место гостям. Любашка толкнула Вову мягким бедром:

— Скажите тост, господин офицер, ваше благородие…

Поепаев встал, поднял рюмку, дождался тишины.

— Я не офицер, а прапорщик. Про нас анекдотов много, — может, меньше, чем про генералов, но все-таки… А я вот какой расскажу. Дело было в Афгане. Прибыл туда один из нашего брата. По замене. И встречает друга, тоже прапорщика — где-то там они вместе служили. Ясное дело, надо выпить. Стояла та часть в мирном районе, духов там сроду не бывало… решили, короче, наши друзья идти в горы, и там гужануть, подальше от посторонних глаз и ушей. Прихватили по паре бутылок, закуски, какую достали, и — вперед. Сели, выпивают, то-се, воспоминания… И только усидели по поллитра, вдруг откуда ни возьмись — выползает из-под камня змея, и — хвать одного за ногу! Как раз того, кто там служил. Товарищ его — в крик, поднимает, хочет в гарнизон тащить, — а он ему: «Брось суетиться, Федя. Это такая змея — от нее ни одно лекарство, ни одна сыворотка не спасут. Осталось мне жизни три часа. Давай-ка сюда вторую поллитру — я ее в себя закачаю, чтобы не мучиться, в отключке смерть принять. А ты там… привет товарищам, домашним…». Заплакал он, обнялся с другом, выпил из горлышка бутылку, и свалился без памяти. Очнулся, открыл глаза — лежит на земле, рядом мертвая змея валяется, тут же товарищ сидит, свою бутылку допивает. «Что такое, где я?..». «Не волнуйся, это змея сдохла, которая тебя укусила. И вторая выползала, меня кусала — вон, тоже дохлая валяется. Слабы, слабы эти твари против русского прапорщика…». Так за что я хочу выпить?! — Поепаев возвысил голос. — А за то, чтобы все мы, как говорится, цвели и пахли, а все наши враги подохли на хрен! Уппа!..

— Уппа! — грянули все, и выпили.

— Хороший тост, — сказал Андрей. — Я помню, у нас тоже был старшина… раз засек меня в самоволке… а сам поддатый…

Тут проснулся Василий. Отодрав от стола лицо и смахнув с него кислую капусту, он вгляделся в Крячкина и просипел:

— Сейчас я тебя, мироед, кулачить буду.

— Гляди, земляк, не обделайся. У меня про твой лоб всегда пуля найдется, — Петр Егорыч недобро засмеялся.

— Што-о-о?!.. В моем дому-у?!.. — зарычал Буздырин. Мария стукнула его кулаком по темени, он обмяк и потянулся за бутылкой. Мария махнула Диого: а ну-ка, дружок! Тот взял небольшую флейту, и принялся выдувать мелодию народного танца салтарино. Андрей подыгрывал ему. Португалка вышла из-за стола и начала оттопывать по угвазданному полу.

— Пошли плясать! — Любашка дернула Вову за рукав.

— Да как, я не умею!

— Пойдем, покажу.

Но танцором прапорщик оказался совсем неплохим: может, у него и были упущения по части ритма и разных чисто национальных штучек — но он так преотлично топал сапогами, делал руки кольцами, и кружился вокруг партнерши — куда там любому португальцу! И Любашка устала с ним, только вскрикивала:

— Ну, мужик! Вот это мужик. Жми, ваше благородие!..

Сели снова за стол, и быстро нагрузились: Вася уснул, лицом в ту же капусту, Диого валялся за печкой, на сундуке, Андрея хватало лишь на то, чтобы выпиликивать:

— Миленький, не на-адо, миленький, не на-адо,Ох как неудобно в первый раз.Прямо на дива-ане, с грязными нога-ами,Мамонька уви-идит…

— Пошли, проветримся, — сказал Поепаев. Любашка поднялась; Крячкин мигнул, толкнул упоенно блажившего Ничтяка.

— Помнишь ночи, полные тревоги,Свет прожекторов, дозор ночной,Помнишь эти пыльные дороги,По которым нас водил конвой!..

Они спустились в ограду, и сразу стали целоваться. Вышла трехлетняя дочка, засмеялась и что-то крикнула по-португальски. «Кыш!» — сказал ей Вова, топнув сапогом. Девочка исчезла. Поепаев кивнул в сторону повитей. «Нет! — зашептала Любашка. — Что ты, с первого раза… Ты приходи еще, мы договоримся…». «Ну, гляди! Залог возьму». Он расправил ее пальцы на своей ладони, и снял перстенек. «А ты мне что?» — «Я тебе? Да вот хоть это», — прапорщик оторвал с мясом верхнюю пуговицу на кителе, и отдал Любашке. «Хорошо. Я сохраню. Но мы ведь увидимся, да?» — «Как жизнь сложится. Тебе не жалко колечка?» — «Чудной ты. Разве можно что-нибудь жалеть в такие моменты?» — «А спросят — где, что ответишь?» — «Нашел о чем думать! Потеряла, и все дела». Они поцеловались снова, и, сникнув разом, пошли в избу.

ДУША МОЯ

— Сколько можно это терпеть! — воскликнула Мелита. — Опять спит на столе, барин такой!..

Кот брезгливо фыркнул и спрыгнул со стола.

— Пора ехать, душа моя, — сказала Набуркина. — У тебя дела, у меня дела. Надо жить дальше.

Она стояла посреди горницы, в просторной светлой блузке и трико; солнце сзади подсвечивало волосы. Она посвежела, стала мягче голосом, и часто улыбалась.

«Эта плоть приняла меня, — думал Валичка. — Я был в ней, и мы были едины. Наверно, мы не расстанемся».

— Мы едем на автостанцию, — вновь услыхал он ее голос. — Купим билеты с местами на завтрашний полуденный автобус. Два часа стоять на ногах — это не в моих силах. Я готова, пошли, а то опоздаем!

Он нахлобучил каскетку, и они вышли на крыльцо. Возле него ходила, переваливаясь, огромная хмурая ворона. Трусливый Фофан клекотал поодаль, прикидываясь удальцом.

— Распугает всех куриц, — Мелита остановилась, отыскивая вицу.

— Кукаря-ауу-у-у!!! — заорал петух. Птица высокомерно повела в его сторону большим черным клювом.

— Не надо ее тревожить, — сказал Постников. — Начнет еще каркать, и накаркает беду.

Уже от остановки они увидали, как ворона взмыла в воздух и понеслась в их сторону, хрипло каркая.

— Может, не стоит ехать? — задумалась нотариус. — Нет, все равно надо.

В кассы они поспели к самому перерыву, и отправились бродить по райцентровским магазинам. В универмаге, в отделе головных уборов, стояла закадычная подруга Лизоля Конычева и толковала с продавщицею, держа в руках две мужские шляпы.

— Кого я вижу, — молвила Мелита. Лизоля вздрогнула и обернулась. — Какими судьбами в наших краях?

— Приве-ет! Решила, знаешь, купить шляпу Антоше. Такая жара — а он ходит голова босиком. Кстати, ведь вы незнакомы? Антоша, поди сюда, солнышко!

Тут же и возник этот Антоша: костистый, унылый, с выбритой наголо головой. Пугливо косясь на Конычеву, он представился Антоном Борисовичем.

— Вообще пора уже заниматься внешним видом, — ворковала подруга. — Скоро защита диссертации, а ты — словно какой-то хиппи.

— Отчего же скоро? — ежился он. — Еще совсем не скоро.

— Думается, мы сможем форсировать данный процесс!

Затравленно вздохнув, он напялил на продолговатый череп новую шляпу.

— Я пойду, — сказала Набуркина. — Меня ждут.

— Это кто же тебя ждет? — подозрительно сощурилась подруга.

— Да тут… некий господин.

— Пошли, глянем.

Валичка, привалясь к афишной тумбе, ел мороженое и был абсолютно счастлив. Ну пускай она ходит, и смотрит, чего ей надо. Он не обязан это делать. Он мужчина. Его дело — кормить семью, охранять жилище.

— А чем ее кормить, эту семью? — пробормотал он. — Ведь работы-то нет.

И испугался до паники, увидав, что за его возлюбленной поспешает та, что была, в-общем, главной виновницей потери драгоценного письма! Вздумала разыграть его в карты, сильного гордого мужчину, потом стали драться, хоть и выпили только немного сухого вина. А ведь случись ему тогда просто оказаться один на один с милым другом — совсем другая могла выписаться история…

Однако Лизоля, подбежав, принялась целовать и обнимать его, словно любимого брата; он тыкался в ее блузку, обоняя удушливый запах дорогих духов.

— Как славно! — слышался ее голос. — Я поздравляю вас… это такая новость!.. Но где вы живете, родные? Здесь, или в этой своей… Потеряевке, что ли? Все клад ищете, плутишки? Шучу, шучу, ха-ха-ха!.. И по какому же поводу явились?

— За билетами. Наотдыхались, завтра уезжаем.

— На-адо же… А мы тоже завтра. Но у нас билеты уже есть.

— Извините, — вмешался вдруг в разговор Афигнатов. — Вы сказали — приезжие из Потеряевки. Я не ошибся? Скажите, вы не могли бы приютить нас на одну ночь? Или посоветовать, где там можно оставить вещи? А потом мы уехали бы на одном автобусе.